Глава одиннадцатая, в которой маленькая леди осознает, что теряет себя…
Беверли вцепилась руками в спинку ближайшего кресла и ощутила, как ноги ее подкосились. Кровь хлынула к окаменевшему от страха лицу.
- Я выведу вас отсюда, моя маленькая леди, обещаю. – Тревожный шепот раздался за спиной, и девушка почувствовала касание теплых пальцев к своей пояснице. От этого легкого прикосновения стало немного легче. Она не одна. Она верила, что Сайрус что-нибудь придумает.
- Итак, господа! – Продолжила мадам Люмье. – Всех, кто хочет принять участие в аукционе, прошу выйти вперед и мы начнем.
Мистер Баркли убрал свою руку со спины Беверли и тоже направился в центр комнаты, бросив ободряющий взгляд напоследок.
- Нет, нет, мой дорогой. – Хозяйка остановила Сайруса на полпути. – Поскольку Беатрис ваша протеже, вы не можете участвовать в торгах.
Новая волна страха прокатилась по спине мурашками и Беверли поняла, что пропала. Она осознавала, что это был единственный шанс спасти ее без скандала. Если мистер Баркли применит магию или силой уведет ее отсюда, вечер может пойти по совсем другому сценарию и кто знает, сможет ли мистер Икс выполнить то, что им так необходимо. Все это сразу станет напрасным и ненужным. Она смотрела в глаза мистера Баркли и понимала, что он тоже осознает это. Сайрус отчаянно искал выход. Как бы он не злил ее, как бы не раздражал, но в одном она была точно уверена – он не отступит.
- Начнем с тысячи суинов. – Сказала мадам Люмье, и Беверли чуть было не поперхнулась. Тысяча суинов это огромные деньги, на которые ее семья могла бы прожить целый месяц.
Первая поднятая рука, принадлежала мистеру Глоустону, и это не удивило девушку. Дальше руки поднимались одна за другой, а Беверли пребывала, будто в оцепенении, не слыша ничего вокруг. Она продолжала цепляться за спинку кресла, как за спасительную соломинку, но даже это не могло спасти ее от паники, нарастающей в груди.
- Двадцать тысяч, господа! – Восхитилась хозяйка, видимо сама не ожидая такого интереса.
После двадцати пяти тысяч энтузиазм заметно поубавился, мужчины стали выходить из борьбы, а Беверли видела в этом лишь приближение страшнейшей минуты, когда ей придется сопроводить кого-то из них в комнату. Бледное лицо мистера Баркли немного повеселело, что оставляло ей хоть какую-то надежду на то, что у него созрел план.
- Двадцать семь тысяч, господа, кто предложит больше? – Мадам Люмье выглядела победителем, похоже, ничуть не сожалея, что отступила от собственных правил. – Ну же, мистер Глоустон! Вы сдадитесь?
Тишина, повисшая в гостиной, означала лишь то, что торги закончились. Беверли подняла голову на того, кто предложил последнюю сумму и содрогнулась. Это был неприятного вида низкорослый мужчина с обветренным лицом и страшными глазами, которые сейчас смотрели на нее с таким хищным вожделением, что девушка невольно отшатнулась.
- Итак, последнее предложение мистера Кракли – Двадцать семь тысяч! – Пропела хозяйка. – Кто-нибудь хочет перебить его? - Видимо, больше никто не смог предложить, поэтому мадам Люмье подняла руку для завершения торгов.
- Тридцать тысяч! – Хорошо знакомый голос вывел Беверли из ступора, и в тот же миг заставил ее вскрикнуть от ужаса. – Тридцать тысяч за то, что именно я сорву этот цветок.
Беверли перевела взгляд на мистера Баркли и увидела, как заиграли желваки на его скулах. Он сверлил взглядом Роя Левенсви и в ярости сжимал кулаки. Казалось, Сайрус вот-вот кинется на ее жениха и непременно устроит потасовку. Признаться, появление здесь мистера Левенсви неимоверно удивило девушку, однако в этот момент ее накрыла апатия. Что еще может быть хуже? Рой в один момент узнает ее, стоит ему только подойти чуть ближе.
В каком-то ужасном сне она наблюдала, как Рой достал бумажник и отсчитал купюры, протянув их потом хозяйке. Она видела, как мистер Баркли устремился наперерез ее жениху, желая первым добраться до Беверли. Его спасло то, что Люси заметив это, перехватила Роя и дрожа от страха начала разговор. Зачем она так поступила? Что ее побудило? Видно же, что она до дрожи боится жениха Беверли.
Рой сладко улыбнулся девушке и провел пальцем по ее ключице, от чего бедная Люси задрожала еще больше.