Она ключом открывает замок собственной квартиры, потому что в дверной звонок до него не дозвониться. Вокруг бардак. Битая посуда на полу, сломанная мебель, поваленные на оземь стулья и стол.
— Что происходит? Нас обокрали? — взволнованно спрашивает она, стоя на пороге.
— Никто тебя не обокрал. Он сидит за табуреткой, на которой стоит начатая бутылка и один стакан, не допитый до конца.
— А что тогда?
— Мартина, иди спать!
— Я спрашиваю, что случилось, и почему ты пьешь?
— Ты что глухая? Иди спать, спать, я сказал.
— Слюнтяй! — она давно хотела высказаться, но все не было подходящего повода.
— Я слюнтяй? Да, я тебя сейчас убью!
— Ты что совсем умом тронулся? Я жена твоя. Люблю тебя, как-никак.
— А я не люблю тебя, как-никак. Я другую всю жизнь люблю и с ней живу.
Обида. Горечь. Ничтожность собственного положения ложатся на ее плечи неподъемным грузом. Нет сил говорить что-то еще. Нет сил выяснять правду. Все и так понятно.
— Ну и что теперь делать будем? — странно слышать этот вопрос от него.
— Я не знаю, — она принимается за уборку, как-будто сейчас нет ничего важнее чистоты вокруг. — Разлюбить ты ее… не можешь, ради меня? Ради того, что у нас семья?
— Пробовал не получается. Помоги, мне — это даже не просьба с его уст, это как мольба о помощи.
— Может, ты тогда пистолет уберешь, или собираешься стрелять?
— Я тебя не убью, Мартина, если бы любил убил.
— А что это значит, мне радоваться, что ты меня не любишь? Мне повезло, да?
Вот теперь все эмоции вспыхивают в ней по новой. Она бьет его по лицу, колотит кулаками в грудь, она хочет его расшевелишь, разбудить, расколдовать. Вернуть себе, в конце-концов, но разве возможно вернуть то, что тебе никогда не принадлежало?
— А другие женщины, которых мужья любят всегда на волосок от смерти? Да? Я значит, судьбу должна благодарить, что ты меня не любишь? А?
Значит до глубокой старости дожить смогу? — она не может сдержать слез, которые проливает на его футболку. Футболку с запахом чужой женщины.
— Я бы очень хотел тебя полюбить, Мартина. И это чистая правда, потому что он совсем не умеет обманывать. — Правда хотел, но не получается. Сделай что-нибудь…
— А что в этом случае делают?
Он не отвечает, а она даже не пытается размышлять на эту тему, потому что нет ответа на вопрос, который и так очевиден.
4 сентября 2008 года.
Она старается не замечать его внешней отстраненности, убеждая себя, что ей это только показалось. Но то, какими глазами он смотрит вокруг, словно пытаясь найти выход из клетки и сбежать, не могут подарить ей спокойствие и умиротворение.
— Останови, — говорит он таксисту и молниеносно выбегает из машины.
— Что случилось, ты что плохо себя чувствуешь?
— Все хорошо.
Она всегда входит в его положение, она всегда пытается поставить себя на его место, она всегда пытается сначала его понять, а уже потом ругаться. — Может не надо никуда раз у тебя такое настроение, — она кусает себя за кончик языка, зная, что подливает масла в огонь своими разговорами.
— Иди в машину, холодно.
— Ну так ты мне объясни все по-хорошему, почему я постоянно должна из тебя клещами все вытаскивать?
— Ничего не происходит, все нормально. Холодно, — он снова повторяется, а ветер гуляет под его рубашкой с коротким рукавом.
— При чем тут холодно, я не понимаю?
— Зачем тогда спрашивать, если не понимаешь? Поезжай одна, Ками.
— Ты прости, может, я действительно чего-то не понимаю, ну так объясни мне?
Почему в свой день рождения я должна торчать одна? Зачем ты мне тогда позвонил, зачем мы вообще сюда поехали? Она понимает, что он броня и полностью замкнулся в себе. Лучше оставить его одного, она всегда знает, как лучше с ним поступить.
— Ладно, до завтра, — как бы соглашаясь с еще одной проигранной партией, она идет к машине и останавливается у задней двери, положа руку на крышу автомобиля.
— До завтра еще дожить надо.
— Ой, ладно, — отрешенно машет рукой в его сторону, — я не желаю больше слушать этот концерт! Езжай домой, к жене.
— Ты точно этого хочешь?
— А ты думаешь нет?
Этот вызов в ее глазах его отталкивает. Его сердце заполняется сомнением. Она всегда говорит и делает так, чтобы он сомневался в искренности ее чувств.
— Ками, а это вообще ты?
— Я…
— Это ты? Та, самая Бордонаба, которую я в 18 лет целовал?
— Бенха, ну конечно, я. Поехали уже, а? Такси ждет…
— Нет, давай говорить.
— Бенха… — она обнимает его за плечи. Вдыхает его аромат. Аромат, который кружит голову и проносится селевым потоком внизу живота.
— Като… любимая моя, родная. Ты та самая «Ураган — Камила» которую, я вот уже столько лет люблю?
— Бенха, — она ухмыляется, над своим прозвищем в далекого юношества, — ну давай разговаривать, только не уходи… В ее сердце больше нет злости, потому что только он умеет сказать что угодно, ляпнуть невпопад, и она оттаивает.
— Прости, — он снимает с себя ее руки, взявшие его в плотные оковы, — не получится. Поздно. Спиной он пятится назад. — Я пошел. Спасибо тебе большое.