Заклятие даоса

Повесть XVII в., как в общем всю старую повествовательную прозу, отличает сильная дидактическая и морализаторская струя. Повесть почти всегда нравоучительна, даже в развлекательных своих образцах. Дидактическая идея автора (его суждения о людях, общественных нравах, социальных явлениях) нередко раскрывается в прямых авторских ремарках и рассуждениях. В повести о Чжане Проныре, чисто занимательной по своему сюжету, уже в самом начале даны авторские сентенции, переключающие повествование на серьезный лад. Нравоучительные рассуждения о вреде мошенничества, предпосланные основному повествованию, создают специфическую настроенность, благодаря чему читатель воспринимает повесть не только как развлекательное чтение, но и как серьезное произведение, которое может предупредить его от чего-то дурного, наставить на правильный путь.

В рассказе «Человечья нога» повествование начинается с осуждения человеческой жадности. «Из стихов видно, что если кого-то обуяла алчность, ее не смогут обуздать даже сто тысяч загробных стражей Цзиньганов. Этого человека ничто не остановит — даже самые страшные пытки. Недаром в книге мудреца Лецзы есть такие слова: „Не видит людей, но зрит лишь злато“. Вот уж истинная правда! Коли кем-то завладела мысль о наживе, он готов устремить к ней все жизненные силы и всю душу свою. Какое ему дело до мнения других!..» Такое дидактическое вступление сразу же переводит последующее повествование в серьезное русло. Читатель благодаря таким авторским пояснениям приобретал какой-то общественный опыт, извлекал социальный урок.

В повести о Вэньжэне рассуждения автора выходят за рамки морализирования по поводу нравственных качеств человека, но получают сильное социальное звучание. «Любезные слушатели, надо вам знать, что ушедший из мира инок, если он вправду хочет стать учеником Будды, должен отринуть прочь все суетные мысли и ступать по земле, словно пребывая в пустоте, имея в груди застывшее сердце, в котором не трепещет ни единая жилка. Только совершенствуя себя денно и нощно, можно достичь успеха на этом пути. В нашей же жизни происходит обычно не так. С малолетства отрок во всем зависит от неразумных прихотей своих родителей, которые отправляют его к Вратам Пустоты, проявляя излишнюю волю свою. И то, что вначале кажется легким, потом оборачивается большими печалями. Вырос отрок, раскрылись чувства его, и понял он вкус жизни. И тут он неожиданно сознает, что все произошло вопреки его желанию, по грубому настоянию других…» Это авторское рассуждение заставляет читателя задуматься над социальными последствиями такого явления, как пострижение в монахи. И вся повесть выглядит уже не просто забавной историей о проделках распутных монахов и монахинь, но нравоучительным повествованием, рассчитанным на воспитательный эффект.

В книге повестей, которую видит перед собой читатель, есть произведения (и это довольно распространенное явление в повествовательной прозе той поры), которые с большими трудностями поддаются жанровой классификации. Например, повесть о хитроумном Янь Ине относится к группе произведении типа исторических притч. В сюжетном отношении повесть довольно проста: она строится на нескольких занимательных эпизодах, призванных подчеркнуть мысль о победе человеческого разума (или смекалки) над глупостью и невежеством. Таких произведений, в которых излагается историческая притча, легенда, исторический эпизод, довольно много у Фэна и Лина. Среди них рассказы о философе Чжуанцзы, древнем музыканте Боя и т. д. В этих рассказах исторический эпизод или отдельные реминисценции нередко становятся основой сложных авторских рассуждений о человеке и обществе. Многие повести приближаются к образцам «интеллектуального» чтения. Например, сложен по характеру сюжет поэтической и глубокой по мысли повести о пастухе Цзиэре — Подкидыше («Заклятие даоса»). Сюжет этой своеобразной философской притчи строится на внешне забавных эпизодах из жизни незадачливого пастуха Цзиэра и рассказе о его снах. Но во всем этом таится важный философский подтекст. Сопоставление картин реальной жизни пастуха и его сновидений (своего рода инобытия, или иллюзорного бытия) подчеркивает буддийско-даосскую мысль о хрупкости и призрачности человеческого бытия, что составляет истинную концепцию этой повести.