Заклятие Лусии де Реаль (сборник)

Навстречу идет веселая гурьба парней и девушек. Испанского вида парень – черный, как галка, с длинными баками и горбатым носом – аккомпанируя на гитаре, лихо запевает задорную песенку о непостоянной Лолите, а его друзья дружно подхватывают разухабистый припев, который состоит из несколько раз повторяющихся слов: «Ай да Лолита! Проказница Лолита!» Песня в исполнении самодеятельных певцов получается настолько темпераментной, что почти все гуляющие, мимо которых проходит веселая компания, не могут удержаться, чтобы не принять участия в этом импровизированном концерте.

– Ай да Лолита! Проказница Лолита! – самозабвенно выкрикивают они, прихлопывая в такт песне ладошками.

– Эдвин! – подняв в приветствии руку, кричит вихрастый парень из компании певцов. – Бери свою девушку и присоединяйся к нам!

– Куда вы? – отзывается Эдвин.

– На Пуло и обратно! На катере!

– Нет, – машет в ответ рукой Эдвин. – Мы не можем.

– Смотрите – жалеть будете! – доносится из удаляющейся толпы.

– Старый знакомый, – объясняет Эдвин Моне. – Вместе на курсах водолазов учились, приятелями были.

Следом за Моной и Эдвином, едва не наступая им на пятки, сквозь людскую толпу пробирается Бугель. Он настолько поглощен подслушиванием разговора между молодыми людьми, что, забыв об осторожности, сперва ухитряется толкнуть прямую, как жердь, пожилую даму, у которой на согнутой в локте руке висит сухонький сутулый старичок, затем наступает на ногу здоровенному рыжему детине в форме моряка торгового флота. Если дама обошлась коротким замечанием: «Какой увалень!» – то моряку этого показалось мало, и он, взяв Бугеля своей клешней за плечо, разворачивает его на сто восемьдесят градусов, отчего в толпе образуется нечто вроде водоворота, и дружелюбно спрашивает:

– Дружище, тебя учили в школе, что если ты кого-нибудь толкнул, а тем более наступил на ногу, то должен сразу же извиниться?

Бугель, не привыкший к такому непочтительному обращению и к тому же никогда не учившийся в школе, вытаращив судачьи глаза, зло огрызается:

– Че надо?

Он дергается, пытаясь вырваться из железных тисков руки матроса, но не тут-то было.

– Дяде надо, – внятно произносит матрос, – чтобы ты, камбала сушеная, извинился перед ним. Я понятно выразился?

– Понятно, – бурчит Бугель и скрепя сердце глухо выдавливает: – Извини.

– Извинение принимаю. И советую впредь быть повнимательнее и повежливее, – наставительно говорит матрос и только после этого отпускает плечо Бугеля.

Злой Бугель пускается вдогонку за ушедшими вперед Моной и Эдвином. Полученный им урок оказывается как нельзя кстати: теперь, даже спеша, он смотрит не только вперед, но и под ноги.

Между тем Мона и Эдвин приближаются к бару «Прочь грусть!», перед которым, как всегда в это время, отплясывает многочисленная толпа горожан. Из усилителя, стоящего на подоконнике открытого окна, несутся звуки зажигательной самбы. Эдвин наклоняется к Моне:

– Вспомним молодость?

– А почему бы и не вспомнить? – задорно встряхивает головой Мона, уже слегка покачиваясь в такт музыке.

Танцуя, Эдвин ловит себя на мысли, что занят он не столько танцем, сколько Моной. Девушка танцует просто, естественно, без потуг на эффект и в то же время изящно и даже, как думается Эдвину, вдохновенно. Лицо ее в эти минуты кажется ему одухотворенным. «А что, если в ней пропадает дар великой артистки?» – с непонятной тревогой думает вдруг Эдвин.

Танец кончается, и раскрасневшаяся Мона, держась за руку Эдвина и радостно улыбаясь, спрашивает:

– Будем еще вспоминать молодость или хватит?

– Наверное, хватит, – отвечает слегка запыхавшийся Эдвин. – Нам о многом надо еще поговорить.

Когда разгоряченные Эдвин и Мона выбираются из толпы и направляются к дому девушки, Бугель, который все это время с тревогой следил за танцующими и переживал, как бы они не затерялись в этой огромной, беспрерывно движущейся толпе, облегченно вздыхает. Плетясь на некотором расстоянии следом за Моной и Эдвином, он недовольно бормочет под нос:

– Попробуй тут расслышать, о чем они, эти хреновы кладоискатели, базарят… А ведь Вилли, этот умник Вилли, наверняка спросит, о чем они говорили. Сам небось сидит где-нибудь в ресторане и потягивает коньяк, а ты, дурак, бегай тут целый вечер за этими мазуриками, которые до утра могут слоняться по городу. Да еще прислушивайся, о чем они говорят. Прислушаешься тут…

Мона и Эдвин сворачивают в узкий проход между домом с известной всему городу цифрой «1709» на фронтоне и другим, не менее древним – с готическими стрельчатыми окнами – и оказываются в тихом сквере. Поколебавшись какое-то мгновение, следом за ними в сквер проскальзывает Бугель. Молодые люди усаживаются на свою любимую скамейку под акацией, а Бугель, притворяясь пьяным, которого случайно занесло сюда, плюхается на соседнюю. Чтобы не вызвать подозрений, он закидывает голову назад, закрывает глаза и даже время от времени громко всхрапывает. На самом же деле, навострив слух, он весь превращается во внимание.

По верхушке акации проносится резвый ветерок. Воздух заметно свежеет.

– Тебе не холодно? – взяв Мону за руку, спрашивает Эдвин.