Заклятие параноика (сборник)

В четверть пятого мы закончили подготовку. Чарли, тромбонист, втихую опробовал инструмент, Бифф разминал кисти. Угощение привезли в четыре двадцать, и мисс Джибсон (так звали худышку, она, похоже, зарабатывала на жизнь организацией подобных мероприятий) с ходу взяла их в оборот.

Тут же в зале поставили четыре длинных стола, накрыли их белыми скатертями. Четыре черные женщины в белых колпаках и фартуках принялись накрывать столы. Торт выкатили на середину зала, чтобы все могли им полюбоваться. Шесть толстенных слоев, с фигурками жениха и невесты наверху.

Я вышел на улицу покурить, несколько раз затянулся и услышал автомобильные гудки: едут. Подождал, пока первая машина появится из-за угла, за которым находилась церковь, затушил сигарету и вернулся в зал.

– Они прибыли, – сообщил я мисс Джибсон.

Она побледнела, даже покачнулась. С такой комплекцией ей следовало выбрать другую профессию, выучиться на дизайнера или на библиотекаря.

– Томатный сок! – взвизгнула она. – Принесите томатный сок!

Я поднялся на эстраду, оглядел свою команду. Нам уже приходилось играть на свадьбах (а какому джаз-банду нет?), поэтому, как только открылись двери, мы заиграли регтаймовскую вариацию «Свадебного марша» в моей аранжировке. Если вы скажете, что звучит это как коктейль из лимонада, я с вами соглашусь, но на всех свадьбах, где мы играли, она проходила на ура, а эта ничем не отличалась от любой другой. Все хлопали, кричали, свистели, затем бросились обниматься. А поскольку многие еще и приплясывали в такт мелодии, я могу точно сказать, что с нашей музыкой мы попали в струю. Мы продолжали играть, для того нас и приглашали, и я чувствовал, что свадьба пройдет как надо. Я знаю все, что вы можете сказать об ирландцах, и большая часть из этого – чистая правда, но, черт побери, если уж им представляется возможность повеселиться, они ее не упускают!

Однако, должен признать, я едва все не испортил, когда появились жених и зарумянившаяся невеста. Сколли, в визитке и полосатых брюках, одарил меня суровым взглядом, и не думайте, что я его не заметил.

Но мое лицо осталось бесстрастным, остальные тоже сумели и ухом не повести, так что мы даже не сбились с ритма. К счастью для нас. Гости, в основном громилы Сколли и их подружки, уже знали, чего от них ждут. Должны были знать, потому что были в церкви. И все равно до меня донеслись отдельные смешки.

Вы слышали о Джеке Стрэте и его жене. Так вот, здесь дело обстояло в сотню раз хуже. Волосы у сестры Сколли были тоже рыжие, но длинные и кудрявые. И отнюдь не приятного золотистого оттенка, нет – огненно-рыжие, как у жителей графства Корк, яркие, словно морковка, и еще вились мелким бесом. А ее молочно-белую кожу покрывали мириады веснушек. И Сколли говорил, что она толстая? Господи, да с тем же успехом можно сказать, что универмаг «Мейсис» [9] – деревенская лавчонка. Она напоминала динозавра в человеческом облике с ее добрыми тремя с половиной сотнями фунтов. И все эти фунты пришлись на грудь, бедра и зад, как и случается у толстых девушек, отчего то, что должно выглядеть сексуальным, становится пугающим. Некоторых толстушек природа награждает симпатичными мордашками, но и тут сестра Сколли ничем не могла похвастаться: близко посаженные глаза, слишком большой рот, уши-лопухи. И везде веснушки. Будь она худой, и то от ее уродства часы бы останавливались. А тут немереная плоть, сплошь усеянная веснушками.

Но над ней одной смеяться никто бы не стал, разве что какие-нибудь придурки или последние сволочи. Да вот картину дополнял женишок. Тут уж поневоле разбирал смех. В высоком цилиндре он, пожалуй, достал бы ей до плеча. Тянул он максимум на девяносто фунтов, да и то после плотного обеда. Худой, как рельс, смуглый до черноты. А когда он нервно улыбался, зубы его торчали, как штакетины в заборе у заброшенного дома.

Мы играли и играли.

– Жених и невеста! – проревел Сколли. – Да пошлет вам Бог счастья!

А если Бог не пошлет, говорил его грозный вид, этим придется заняться вам… по крайней мере сегодня.

Гости одобрительно закричали, зааплодировали. Мы закончили одну мелодию и тут же заиграли другую. Сестра Сколли, Мурин, улыбнулась. Господи, ну и роток. Рико глупо лыбился.

Какое-то время все ходили кругами, жевали крекеры с сыром и ветчиной, пили лучшее шотландское Сколли, доставленное в страну без ведома властей. Я тоже сумел пропустить три стопки и признал, что ржаное пойло Томми Ингландера в подметки не годится настоящему виски.

Сколли чуть расслабился, даже повеселел, определенно повеселел.

Однажды он даже подошел к эстраде, чтобы сказать: «Хорошо играете, парни». В устах такого «меломана», как он, подобные слова прозвучали как высшая похвала.

Перед тем как все уселись за столы, к нам подплыла и Мурин. Вблизи она выглядела еще уродливее, в чем ей немало способствовало и белое атласное платье (пошедшей на него материи вполне хватило бы для того, чтобы сшить покрывала на три кровати). Она спросила, сможем ли мы сыграть «Розы Пикардии». Это, мол, ее любимая песня, и она обожает слушать ее в исполнении Реда Николса и его джаз-банда. Пусть она была толстой и некрасивой, но держалась очень скромно, не то что некоторые из гостей, тоже заказывавших нам музыку. Мы сыграли, пусть и не очень хорошо. Однако она тепло нам улыбнулась, отчего стала чуть ли не симпатичной, а потом долго аплодировала.

За столы они уселись в четверть седьмого, и помощники мисс Джибсон принесли жаркое. Гости набросились на него, словно стая голодных волков. Меня это не удивило, поскольку до этого все накачивались спиртным. Я не мог оторвать глаз от Мурин, не мог не смотреть, как она ест. Как ни пытался отвернуться, мой взгляд вновь и вновь возвращался к ней. Я словно хотел в очередной раз убедиться, что вижу все это наяву, а не в дурном сне. Тут мало кто отличался безупречными манерами, но в сравнении с Мурин остальные казались пожилыми интеллигентными дамами, собравшимися на чашку чая. Она уже не могла выделить время на теплые улыбки или просьбы сыграть «Розы Пикардии». Я мог бы поставить перед ней знак: НЕ ОТВЛЕКАТЬ! ЖЕНЩИНА РАБОТАЕТ! Мурин не требовались нож и вилка, зато прекрасно подошли бы лопата и ленточный транспортер. Печальное, доложу я вам, зрелище. А Рико (над столом едва виднелся его подбородок да пара карих глаз, грустных, как у оленя) подавал и подавал ей новые блюда, все с той же дурацкой ухмылкой.

Пока резали торт, мы взяли двадцатиминутный перерыв, и мисс Джибсон самолично накормила нас на кухне. От раскаленной плиты шел жар, да и есть никому из нас особо не хотелось. Вечеринка начиналась хорошо, а теперь все пошло наперекосяк. Я мог прочитать эти мысли на лицах моих музыкантов… да и мисс Джибсон тоже.

К тому времени, когда мы вернулись на сцену, гости с новой силой налегли на спиртное. Крутые парни бродили по залу, глупо улыбаясь, или стояли по углам, тиская своих подружек. Несколько пар пожелали станцевать чарльстон, поэтому мы отыграли «Блюз тетушки Хагар» (дуболомы это проглотили), «Я верну чарльстон Чарльстону» и еще несколько аналогичных мелодий. Стандартный набор. Народ веселился от души, блестели раскрасневшиеся физиономии, мелькали руки и ноги, воздух сотрясали крики во-до-ди-о-до, от которых меня всегда тошнило. Сгустились сумерки. С некоторых окон упали сетчатые экраны, и в зал налетели мотыльки, со всех сторон облепив люстру. Но, как поется в песне, джаз-банд играл. Жених и невеста жались у стены (никто из них вроде бы не торопился отбыть в опочивальню), всеми покинутые. Даже Сколли вроде бы забыл про них. Он тоже прилично поддал.

Около восьми вечера в зал проскользнул какой-то парень. Я сразу его заметил. Во-первых, трезвый, во-вторых, напуганный – близорукая кошка, забредшая в собачью конуру. Он подошел к Сколли, который разговаривал с каким-то бандюгой у самой эстрады, и похлопал его по плечу. Сколли резко обернулся, и я услышал каждое сказанное ими слово. Поверьте мне, я мог бы прекрасно без этого обойтись.

– Чего надо? – грубо спросил Сколли.

– Меня зовут Деметрис, – ответил парень. – Деметрис Казенос. Меня прислал Грек.

Танцы как отрезало. Распахнулись пиджаки, руки нырнули под полы. Я заметил, что Мэнни нервничает. Черт, мне тоже стало не по себе. Но мы продолжали играть, можете мне поверить.

– Стоило ли тебе приходить? – раздумчиво спросил Сколли.

– Я пришел не по своей воле, мистер Сколли! – Парень сорвался на крик. – Грек, у него в заложницах моя жена. Он говорит, что убьет ее, если я не передам вам его послание!

– Какое послание? – Грозовые тучи собрались на челе Сколли.

– Он просит… – Парень замолчал, не в силах продолжать. Но глотка, похоже, зажила собственной жизнью, выталкивая слова, которые он не решался произнести. – Он просит передать вам, что ваша сестра – жирная свинья. Он просит… он просит… – Глаза его выкатились из орбит. Я коротко глянул на Мурин. Ей словно влепили оплеуху. – Он говорит, что у нее чесотка. Он говорит, если у толстой женщины чешется спина, она покупает чесалку, а вот если начинает свербить в другом месте, она покупает мужчину.

Из груди Мурин вырвался вопль, она, рыдая, выбежала из зала. Пол дрогнул. Рико последовал за ней, оторопевший, заламывая руки.

Сколли побагровел. Я уж подумал, что сейчас мозги поползут у него из ушей, столько крови прилило к голове. А на его лице я видел ту же муку, что и в тот вечер у ресторана Ингландера. Пусть он был мелким гангстером, но я не мог не пожалеть его. Думаю, вы меня понимаете.

Но заговорил он на удивление ровным, спокойным голосом.

– Что-нибудь еще?

Маленький грек сжался в комок. Испуганно заверещал:

– Пожалуйста, не убивайте меня, мистер Сколли! Моя жена… Грек, она у него в заложницах! Я не хочу все это говорить! Но у него моя жена, моя женщина…

– Я не причиню тебе вреда. – Голос Сколли зазвучал еще мягче. – Выкладывай остальное.

– Он просил передать, что весь город смеется над вами.

Тут мы перестали играть, и в зале на секунду установилась мертвая тишина. Сколли уставился в потолок. Руки его дрожали. Потом он сжал пальцы в кулаки, так крепко, что побелели костяшки.

–  ХОРОШО!  – проорал он. – ХОРОШО!

И метнулся к двери. Двое громил попытались остановить его, попытались сказать, что он ищет смерти, что Грек именно этого и ждет, но Сколли обезумел. Отшвырнул их и выбежал в черную летнюю ночь.

В повисшей в зале тишине слышалось лишь тяжелое дыхание посланца, да откуда-то издалека доносились всхлипывания новобрачной.

Вот тут молокосос, который просил нас открыть футляры с инструментами, громко выругался и последовал за Сколли. Один.

Но прежде чем он добежал до двери, на улице заскрипели автомобильные шины и взревели двигатели… много двигателей. Словно на параде в День Поминовения.

– Господи Иисусе! – прокричал парнишка в дверях. – Их же тут до черта! Ложись, босс! Ложись! Ло…

Ночь взорвалась выстрелами. Словно на минуту или две вернулась первая мировая война. Пули влетали в раскрытую дверь, одна разбила лампу, что висела в фойе. Вспышки освещали улицу лучше фонарей. Потом автомобили уехали. Одна из женщин уже вытряхивала осколки из начеса.

Опасность миновала, и все громилы двинули на улицу. Дверь кухни распахнулась, оттуда выбежала Мурин, дрожа всем своим огромным телом. Лицо ее раздулось еще больше. За ней семенил Рико. Они тоже подались наружу.

Мисс Джибсон оглядела пустой зал, ее глаза напоминали чайные блюдца. Маленький грек, с появления которого и начался весь сыр-бор, уже успел сделать ноги.

– Стреляли, – пробормотала мисс Джибсон. – Что случилось?

– Я думаю, Грек замочил того, кто обещал нам заплатить, – ответил Бифф.

Она в недоумении посмотрела на меня, но, прежде чем задала вопрос, вмешался Билли-Бой:

– Он хочет сказать, что мистер Сколли только что покинул нас, миз Джибсон.

Теперь мисс Джибсон повернулась к нему, глаза ее округлились еще больше, а потом она лишилась чувств. Я тоже едва не грохнулся в обморок.

А с улицы донесся крик, полный невыносимой душевной муки. Такого я не слышал ни до, ни после. Он повторялся вновь и вновь, и не требовалось выглядывать за дверь, чтобы понять, кто так убивается, склонившись над телом брата, пока со всего города не съехались копы и газетчики.

– Сваливаем отсюда, – пробормотал я. – Быстро.

И пяти минут не прошло, как мы запаковали все манатки. Некоторые из громил вернулись в холл, слишком пьяные и испуганные, чтобы обращать на нас внимание.

Вышли мы через черный ход, каждый нес свой инструмент и часть ударной установки Биффа. Строем прошагали по улице. Я – с футляром под мышкой и с цимбалами в руках. Парни стояли на углу, пока я подгонял грузовичок. Копы еще не объявились. Толстуха все еще нависала над телом брата, лежащим посреди мостовой, и выла, как баньши, а ее миниатюрный супруг кружил вокруг, словно спутник большой планеты.

Я подъехал, парни побросали все в кузов. И мы дали деру. Добрались до Моргана со средней скоростью сорок пять миль в час. То ли никто из громил Сколли не сказал о нас копам, то ли те обошлись без наших показаний, но нас больше не дергали.

Естественно, не получили мы и двухсот баксов.