(ты любишь ты я люблю болеть за «Янки» и зубаток ты любишь зубаток да я люблю зу
(шоссе шестьдесят шесть помнишь «корветт» Джордж Махарис в «корветте» Мартин Милнер в «корветте» ты любишь «корветт»
(да я люблю «корветт»
(я люблю ты любишь
(так жарко солнце будто зажигательное стекло оно было в ее волосах и лучше всего я помню свет летний свет
дня.
Рэнди плакал.
Он плакал потому, что теперь добавилось что-то новое – всякий раз, когда он пытался сесть, оно забиралось под плот. Значит, оно не так уж безмозгло; оно либо почувствовало, либо сообразило, что сможет добраться до него, пока он сидит.
– Уйди, – плакал Рэнди, обращаясь к огромной черной блямбе, плавающей на воде. В пятидесяти ярдах от него так издевательски близко по капоту «кама-ро» Дийка прыгала белка. – Уйди, ну, пожалуйста, уйди куда хочешь, а меня оставь в покое. Я тебя не люблю.
Оно не шелохнулось. По его видимой поверхности завихрились краски.
Рэнди с усилием отвел взгляд и посмотрел на пляж, посмотрел, ища спасения, но там никого не было. Никого-никого. Там все еще лежали его джинсы: одна штанина вывернута наизнанку, белеет подкладка кармана. И уже не казалось, что их вот-вот кто-нибудь поднимет и наденет. Они выглядели как останки.
Он подумал: «Будь у меня пистолет, я бы сейчас убил себя».
Он стоял на плоту.
Солнце зашло.
Три часа спустя взошла луна.
И вскоре начали кричать гагары.
А вскоре после этого Рэнди повернулся к черному пятну на воде. Убить себя он не может, но вдруг оно способно устроить так, чтобы боли не было, вдруг краски как раз для этого.
Он поискал его взглядом: и вот оно, плавает, покачиваясь на волнах.
– Пой со мной, – просипел Рэнди. – «Я с трибун могу болеть за «Янки», э-э-эй… и начхать мне на учителей… Позади теперь учебный год, так от радости кто громче запоет?»
Краски возникали, закручивались. Но на этот раз Рэнди не отвел глаз.
Он прошептал:
– Ты любишь?
Где-то вдали по ту сторону пустынного озера закричала гагара.Всемогущий текст-процессор
[14]
На первый взгляд компьютер напоминал текст-процессор «Ванг»: по крайней мере клавиатура и корпус были от «Ванга». Присмотревшись же внимательнее, Ричард Хагстром заметил, что корпус расколот надвое (и при этом не очень аккуратно – похоже, его пилили ножовкой), чтобы впихнуть чуть большую размером лучевую трубку от «Ай-Би-Эм». А вместо гибких архивных дисков этот беспородный уродец комплектовался пластинками, твердыми, как «сорокапятки», которые Ричард слушал в детстве.
– Боже, что это такое? – спросила Лина, увидев, как он и мистер Нордхоф по частям перетаскивают машину в кабинет Ричарда. Мистер Нордхоф жил рядом с семьей брата Ричарда: Роджером, Белиндой и их сыном Джонатаном.
– Это Джон сделал, – сказал Ричард. – Мистер Нордхоф говорит, что для меня. Похоже, это текст-процессор.
– Он самый, – сказал Нордхоф. Ему перевалило за шестьдесят, и дышал Нордхоф с трудом. – Джон его именно так и называл, бедный парень… Может, мы поставим эту штуку на минутку, мистер Хагстром? Я совсем выдохся.