Заклятие предков

— То не история была, ведун… — Волхв подтянул к себе изрядно опустошенный и остывший котелок, немного поколебался, а потом решительно выпил оставшееся варево через край. — То не история, то присказка была.

А история сия такова… Сложилась промеж Суздаля и Владимира шайка людей лихих. Бессовестных, однако же храбрых станичников, решительных. Промышлять они начали на тракте. Людей добрых да купцов зажиточных губить, добро их к себе в логово тащить. Грешно это, ведун, зело грешно.

— Когда «зело», — отметил Олег, — то не очень и грешно оказывается. Войной это называется, или бизнесом. Грешно, когда по мелочи…

— По первому морозу загубили тати молодого ратника, что к стольному граду Владимиру скакал, — пропустил мимо ушей высказывание Середина старик. — Броню с него сняли, кафтан лисий, сумы с припасом и серебром, коней увели. Вернулись, стало быть, в логово… Да токмо не успели добыче порадоваться. Поползли в их овраг и люди земляные, и твари зубастые. Как ни бились тати, однако же полегли все, окромя двоих. Умчались те станичники на конях приведенных, нерасседланных. Да и сумы, сам собой, приторочены остались. Сказывали, день-деньской скакали, и ночи изрядно прихватили. Но как отдохнуть собрались — опять полезли чудовища из леса.

— Так им и надо, — спокойно согласился Олег. — Для татей крепкая веревка — лучшая награда. Правильно их големы истребить пытались.

— Три дня, как один, тати от тварей Чернобоговых бегали, — невозмутимо продолжал Сварослав. — На четвертый вечер добежали они до святилища Кулимишевского и хранителю тамошнему с покаянием в ноги упали. Не поверил волхв, молодой был. Однако же еще до полуночи к священной роще твари стали сбираться. Округ тына бродили, стучались, выли громко. Хотя в само святилище проникнуть не пытались. Хранитель, страху поддавшись, поутру через тын напротив ворот перебрался, в деревню убежал, коня взял, да и ко мне примчался.

— Это куда? — с любопытством приподнял голову Олег.

— В град стольный Суздаль.

— Понял, — опять откинулся на шкуру ведун. В Суздаль его судьба пока не заносила. Ни в этом мире, ни в родном двадцать первом веке.

— Я у князя две полусотни выпросил, богатырей Володимира и Илью, гридней опытных, да и поскакал…

— Разгромили?

— Всех тварей перебили до единой. Три десятка ратников головы сложили, да увечных столько же оказалось… — Волхв подтянул к себе посох, почтительно поцеловал и положил обратно. — Татей мы в город увезли. Князь Гордей[1] приказал их на дыбу в допросной избе повесить и расспросить все в подробности.

— Они же и так покаялись! — возмутился Середин. — Ладно, просто повесить — на дыбу-то зачем?

— А я суму походную у татей разобрал, — притворился глухим старик. — Все добро мне обычным показалось, однако же вот этот свиток я понять не смог…

Старец запустил левую ладонь в правый рукав своего свободного балахона, вытянул из него туго скрученный пергамент сантиметров двадцати в длину, перевязанный алой шелковой ленточкой, и протянул Олегу.

Воздержавшись от комментариев, Середин сдернул со свитка ленту, развернул чуть желтоватый, толстый и упругий листок… И замер в недоумении. То, что он увидел, более всего напоминало смесь древнеегипетских символов и шумерской клинописи: какие-то ползущие змеи, лебеди, человечки с задранными руками, перемежающиеся с волнистыми линиями и странными рисунками, собранными из остроконечных треугольников. Клинописи было больше всего, и она то собиралась в солнцеподобные круги, то походила на воздушных змеев, то вдруг разрывалась отчетливым изображением человечка с крыльями.

— Вот только ангелов мне и не хватает, — вернул папирус ведун. — Предпочитаю рубить крикс и оборотней.