Заклятие (сборник)

Легкие руки, веселый нрав,
Славный Мадрид – мой дом.
Волосы – черная мгла, что луну
Прячет в небе ночном.

Не голубая кастильская кровь

В жилах течет у меня:
То мавров непокорный дух
Бьется струей огня.

Все же я знатных многих знатней:

Предки мои в веках
Гранадой правили и страной
Вождям христиан на страх.

Но что мне предки, что мне род?

Я вольна, и я весела;
Очи и кудри черным-черны,
Кожа белым-бела.

Звенит гитара под рукой

Ноги порхают, кружась,
Живость и резвость в танце манят,
В песнях любовь и страсть.

Испанских ясных небес синева,

Жаркого солнца лучи
Музыкой полнят меня, и она
В сердце моем звучит.
Блаженный час, когда рассвет
Глядит в мое окно;
Когда закатным янтарем
Оно озарено;

Когда навес зеленых лоз

Осеребрит луна
И улыбнется мне с высот,
А я лежу без сна;

Когда же ветр с небес дохнет

На мой смиренный кров,
Час благодатный настает:
И звезды, и любовь!

Песня как нельзя лучше подходит исполнительнице, и Джулия поет в манере, которая смягчает даже критическую строгость ее грозного кузена. Он находит ее красивой женщиной – одной из самых красивых в Африке. Как-то она пела эту самую балладу, а он смотрел на нее весьма одобрительно. Читатель, я так ничего и не написал. Я хотел бы попасть в какое-нибудь определенное сюжетное русло, но не могу, мой разум – словно стеклянная призма, полная цветов, но не форм. Тысячи оттенков переливаются, и если бы они сгустились в цветок, птицу или драгоценный камень, я изобразил бы тебе картину, я чувствую, что сумел бы. Передо мной мелькают несколько сцен, и вот наконец мне удается их различить. Сперва это гостиная в Элрингтон-Холле, за широкими окнами сверкают на солнце бурные волны. Одно из них открыто: перед ним графиня, она задумчиво откинулась в кресле, ветер из сада овевает ее лицо, колышет смоляно-черный плюмаж и кудри. На ковре рядом с нею лежит оброненное письмо. Эту сцену вытесняет что-то иное, громоздкое: глаз постепенно различает мощеный двор, темное здание серебрится в свете луны. Это дворец Ватерлоо. Тихо, я ничего не слышу, одиноко, я вижу лишь стены и арки, каменные статуи и гранитные плиты – бесполезная картинка, только временами за колоннами мелькает что-то светлое, похожее на вуаль. Слух различает легкие шаги; я чувствую, что-то происходит, но не знаю что. Двор под луной исчез. Полдень, я беседую с Гринвудом Пискодом в его комнате Уэллсли-Хауса; круглый стол завален газетами, между нами – холодная курица и бутылка отличного французского вина. Служитель ее светлости делится со мной множеством анекдотов о придворных скандалах, похваляется своей значимостью, показывает свои заметки в газетах. Звонит колокольчик, Гринвуд торопливо вскакивает. Исчезают и он, и его комната. Вернемся к первой сцене в моем списке: это Элрингтон-Холл, поспешим же туда скорей.