Заклятие слов

— А чего тут не понимать? — завелся он. — Дело ясное, даже последний дурак сообразит! Все ж началось с того крушения поезда, да и черный ворон — один из символов масонов, я знаю, он мне сам это рассказал!

— Ворон рассказал? — уточнил я.

— Совершенно верно, Артур этот самый, — по-моему, он заметил в моих глазах такое выражение, которое появляется, когда задумываешься, не вызвать ли собеседнику скорую психиатрическую помощь, поскольку поспешно добавил. — Не словами рассказал, но не менее ясно, чем словами! Если надо, я в подробностях…

— Да, лучше в подробностях, — сказал я. — И с самого начала.

— А начало к тому сводится, — стал излагать он, — что искала она не какие-нибудь книги, а масонские. Это раз. Так? — он стал загибать пальцы. — У масонов ритуалы посвящения бывают жуткие, особенно если хочешь силу приобрести, это два, так? Вон, сколько описано, когда смертельным испытаниям при этом подвергали. Тут можно было и руку потерять, и ногу, и что угодно. И, получается, исчезает она на целую ночь, появляется без руки, но с этим вороном, и потом все идет так, как ей пожелается.

— Слабоватые выводы… — сказал я.

— Были бы слабоватые, если б не этот ворон! Я ж говорю, он не просто так ко мне заявился, а с посланием. Я вот о чем. Про то, что, если б этот ворон меня как-то утром не удержал и не выбил из графика, то меня бы уже на свете не было, вам, небось, все уши прожужжали. Я, конечно, расчухал, что это не просто так. Ведь буквально за неделю до этого Татьяна ко мне являлась, просила книжки найти, которые, мол, еще мой батя в библиотеке взял.

— Кстати, что за книжки? — спросил я. — Не скрою, вашу историю мне изложили достаточно подробно, но никто не упоминал, какие именно книжки Татьяна разыскивала. А может, и не знали.

— Да чушь всякая! — махнул рукой Бурдюков. — То есть, я потом-то понял, что эти книжки — ценности. Раритеты, как это называется. Но сам представь мое опупение, когда Татьяна является ко мне и бухает: «Я нашла записи, что это ваш отец взял в тысяча девятьсот сорок девятом году комплекты журналов „Звезда“ и „Ленинград“ с рассказами Зощенко и стихами Ахматовой, а также сразу пять экземпляров брошюры с речью Жданова против Зощенко и Ахматовой. Как он записал, для выдачи на руки разъездным лекторам и пропагандистам. Было бы хорошо, если бы все эти библиотечные издания к нам вернулись.» Вернулись! Как будто я сейчас выну ей и положу все эти журналы и брошюры, спустя, считай, почти полвека! Ну, я и отделался от нее общими словами… А потом — эта история с вороном. Как же я клял эту птицу, последними словами, когда гонялся за ней по офису, и как потом был ей благодарен, когда, значит, мой «БМВ» жахнул! И подумалось мне, когда я малость очухался и разобрался с теми, кто меня «заказал», что это неспроста. Должен, думаю, эти книжки-журналы найти, если они еще сохранились, хотя бы в знак благодарности. А может, думаю, это судьба мне первое и последнее предостережение сделала, что с Татьяной шутить нельзя!

Бурдюков мотнул головой и нахмурился.

— В общем, стал я всю жизнь отца вспоминать. Он ведь, однозначно, секретарем обкома по идеологии был, задолго до Ремзина, между ним и Ремзиным еще и Зубов поработать успел, и Стеценко на этом посту побывал, уж после того, как отца в Москву перевели. А в сороковые годы, точно, отец идеологией заправлял. Всю жизнь потом удивлялся и радовался, как это он до самой смерти усатого удержался, не снятым и не расстрелянным. Я-то и сам с подачи отца карьеру сделал, честно признаю. Это он попросил Ремзина меня взять, а не кого другого, Ремзин и уважил по старой памяти… Ну, дальше-то я сам двигался, собственной башкой и собственными локтями, и в бизнес, вот, вовремя свернул с чиновничьей дороги, и все такое, но, все равно, стартовая площадка у меня была, и я, получается, тоже из тех, кого склоняют, что, мол, из номенклатуры в новые русские прыгнул. Даже странно так думать. Ну, ладно. В общем, поехал я на старую нашу дачу. То есть, она давно не старая, а новая уже, перестроенная с самого основания, но старые вещи там сохранились, и всякие отцовские книжки, всю эту макулатуру идейную, я тоже сохранил. Память, все-таки. Стал копаться там, чихая от пыли, и точно, и журналы эти пожелтевшие нахожу с библиотечными штампами, и речь Жданова, и не в пяти экземплярах, аж в десяти… А заодно, сложил я в машину и полное собрание сочинений Ленина, и Сталина, и том речей Молотова там нашелся, и еще кой-какие книженции, и все это свез в библиотеку. Вот, говорю, все нашел и все возвращаю — с процентами, как положено. А она обрадовалась так, что я даже удивился. Да кто, говорю, всю эту чушь в наши дни читать будет? А она и ответила, что важно все это сохранить, для истории. А этот ворон сидит на ее искалеченной руке и вроде как с одобрением на меня поглядывает…

Бурдюков вздохнул.