Заклятие слов

— А вы-то сами, во что вы верите? — спросила Саша.

— В смысле, что помогает мне работать? Я картезианец.

Они вылупили глаза.

— То есть, я последователь французского философа Рене Декарта, — объяснил я. — Знаете его? Он учил, что все в мире подчиняется разуму и логике. Наверно всем известно, с чего начинается его философия. Он задает вопрос: «А существую ли я вообще?» В смысле, а стоит ли огород городить? И отвечает: «Раз я задаю себе этот вопрос, значит, я мыслю. Я мыслю, следовательно, я существую». И начинает выстраивать, шаг, за шагом, весь мир, очень рациональный и четкий. Недаром он был еще и великим математиком. Система координат, которой все мы пользуемся, придумана Декартом. При этом, он был мушкетером, участвовал в осаде Ла Рошели…

— И знал Атоса, Портоса, Арамиса и Д’Артаньяна? — спросила Саша.

— Получается, знал, — кивнул я. — Вообще, есть несомненное сходство его ума с острым умом Д’Артаньяна. Такие же разящие выпады мысли, похожие на выпады шпаги.

— Но все-таки, когда все размеренно и разумно, это не совсем интересно, — сказал Колька.

— А по-моему, наоборот, — ответил я. — Очень интересно. Во всяком случае, мне это помогает.

— Ну, в общем, понятно… — протянула Саша. — Если вы такой рациональный, то ко всему чудесному, к магии, там, или, потустороннему, жуткому, относитесь как к дребедени. Но ведь вы и сами писали о тайнах. Так вы это просто так придумывали?

— Почему просто так? — сказал я. — Тайна — это тоже удобный инструмент. Но, если вы обратили внимание, мои герои всегда стремятся рационально объяснить любую тайну.

— Но не всегда у них это получается, — сказал Колька.

— Разумеется, не всегда. Потому что в мире много необъяснимого. Но ответы все равно надо искать самые простые. Не надо наворачивать лишнего.

— Но вы верите хоть, что создания фантазии живут своей жизнью? — спросила Саша. — Как, вот, Бредбери, описывает. Что когда что-то создано в книге, то возникает и целый мир, где это есть на самом деле?

— У меня такое впечатление, будто уже проходит моя встреча с читателями, — заметил я. — Глупо было бы не верить. Только не надо излишне увлекаться тайнами. Если вспоминать Бредбери, то помните, что такое «машина времени» в «Вине из одуванчиков»?

— Старый полковник, угу.

— Старый полковник… И когда он умирает, то огромный мир уходит. И жаркий Мехико, и стада бизонов, и костры военных отрядов, и песни… Мир длиной в сто лет, по которому можно было свободно путешествовать. «Когда человек умирает, вместе с ним исчезает целый мир», понимает герой Бредбери. Вот в этом мире и живут целые вселенные. И создания нашей фантазии, и многое другое, все там обитает, это такой космос, где можно бесконечно странствовать по обитаемым планетам. Самая большая тайна — это человек. А все остальное — это так, технические загадки.

— И магия — просто техническая загадка? — спросил Колька.

— Навроде того.

— Но тогда… Раз вы считаете это технической загадкой, вроде ребуса, а может, и просто чушью, то почему вам не согласиться принять участие в том обряде, который мы задумали? Для вас это будет несерьезно, как детская игра, а нам будет спокойней, что вы рядом.

Я заметил, что Саша быстро показала Кольке поднятый вверх большой палец: мол, молодец, верный ход нашел.

— Нет, — сказал я. — И вам не советую. Есть игры, в которые играть не стоит.

— Ага, боитесь! — тут же поддела Саша. — А еще говорите, что не верите!

— Да, не верю, в том смысле, в котором верите вы, — сказал я. — Не верю, что из магии Йейтса нельзя узнать чего-то того, чего нельзя узнать из его поэзии. Магия, по сравнению с поэзией — это нечто низшее, подготовительное, примитивное. Но я верю в то, что «нам не дано предугадать, как наше слово отзовется». Все первые ученые-ядерщики заболели лучевой болезнью и умерли, потому что тогда человечество еще не представляло, что такое облучение и как от него нужно предохраняться. То, что называют магией, вызыванием духов — это область, в которой мы до конца еще не разобрались и не знаем, какие лучевые болезни нас там могут подстерегать. Да вот вам пример, первый, который приходит в голову. Гумилев сам рассказывал, как будучи в Париже, он поддался уговорам тамошних приятелей совершить обряд вызывания дьявола, из чистого любопытства. И что-то у них получилось. Во всяком случае, Гумилев всегда уверял на полном серьезе, что видел, как через комнату тень прошла. И что потом? И жизнь у него после этого поехала наперекосяк, и кончилась трагически, расстрелом. Связано одно с другим или нет? Не знаю. Но я бы не рискнул тревожить такие силы.

— Что ж! — сказала Саша. — Мы все равно попробуем, хоть с вами, хоть без вас, и пусть нам же будет хуже, если что-то пойдет не так. А вам потом будет стыдно, что вы могли нас выручить, но не выручили.

— Угу, — одобрительно промычал Колька.

— Господи помилуй!.. — сказал я. — Ладно, будь по вашему. С двумя условиями.

— Какими? — радостно отозвались они в два голоса.