Заклятое золото

— Может быть, он не покается передо мной; но, чего не выскажут его уста, договорят его глаза.

Раймар взглянул на девушку с тревогой.

— Вы правы, я не мог ожидать, что вы слепо поверите мне, о… это будут для вас ужасные минуты.

— Да, — подтвердила Эдита дрожащими губами. — Прощайте!

Эрнст не пытался ее удерживать. Он только подошел к окну и увидел, как она села в экипаж и уехала. В это время пробило четыре часа. Арнольд должен был приехать с минуты на минуту, но Раймар чувствовал, что не в состоянии будет теперь вынести и счастливого вида жениха, ни веселого смеха Вильмы и быстро, словно крадучись, покинул гостиницу.

Пять минут спустя, вернулись домой майор и Вильма и, к своей великой досаде, узнали, что приезжал Эрнст, но, не дождавшись их, ушел. Непонятное объяснение швейцара смутило Гартмута, он поднялся к нотариусу Трейману, чтобы узнать, нет ли у него каких-нибудь сведений об Эрнсте.

На его стук послышалось мрачное: «Войдите!», Трейман сидел у стола и писал так усердно, что едва ответил на поклон.

— Я хотел только спросить, был ли у вас Эрнст? — сказал майор. — Прошу извинить за беспокойство.

— Нет, Эрнста здесь не было, — проговорил нотариус, приподнимая голову. — Вы нисколько не беспокоите. Садитесь, я сейчас кончаю.

— Вероятно, судебный отчет для «Гейльсбергского вестника»?

— Нет, ошибаетесь… мое завещание.

— Что? Я был уверен в том, что оно у вас уже давно готово, если же вы и намерены были внести в него кое-какие дополнения, то это можно было отложить и до возвращения в Гейльсберг.

— Нет, это неотложно. Не сегодня-завтра я могу умереть. Удивляюсь, как меня не хватил удар еще вчера, а я хочу, по крайней мере, в гробу обрести себе покой.

При этих словах Трейман так грозно посмотрел на майора, что тот счел необходимым соболезнующе спросить:

— Что же случилось? Вчера вы были в великолепном расположении духа по случаю победы Эрнста, а сегодня у вас вдруг похоронные мысли, и вы занялись своим завещанием.

— «Франц Филипп Трейман». Точка. — Нотариус поставил весьма жирную точку рядом со своей подписью и с удовольствием окинул взглядом свое произведение. — Вы желаете знать, почему я вдруг занялся своим завещанием? Потому, что своим наследником я хочу сделать порядочного человека, а Макс далеко не подходит под это понятие. Макс — негодяй!.. форменный негодяй!

— Согласен! Мы с Эрнстом уже давно сделали это печальное открытие, но как вы пришли к этому?

Старик несколько раз громко икнул, что было обычным признаком его сильного волнения, и, наконец, произнес:

— Я расспросил хозяйку Макса, и она рассказала мне малоутешительные вещи. Я думал, что Макс стал легкомысленным только здесь, в большом городе, и что если он вернется на некоторое время домой, то станет опять солидным и разумным. Я хотел взять его с собой в наш… «исторический архив, где люди плесневеют», то есть в наш Гейльсберг, и… «к старому ископаемому», то есть ко мне!

Тут майор стал опасаться за рассудок завещателя, но, к счастью, дальнейшие слова нотариуса его успокоили:

— Так отзывается Макс о своей родине и о своем дяде. Я хотел еще вчера вечером поговорить с ним и не застал его дома; но я знаю местечко, где он обычно проводит вечера, и там нашел его в обществе его закадычного приятеля, этого нейштадтского редактора. Они пили шампанское в отдельном кабинете.

— Этот самый редактор, по-видимому, весьма легкомысленный господин, — многозначительно заметил Гартмут. — Вчера, в день поражения своего патрона, он утолял жажду в лучшем случае сельтерской водой, а сегодня пьет шампанское.

— Да ведь за все платит Макс и, конечно, из моего кармана! — с нервным смехом воскликнул Трейман. — «Пей, приятель! — говорил он при этом. — Ведь это уже за счет наследства старого ископаемого; надеюсь, он скоро отправится на тот свет». И они чокнулись!

— Подло! — вспылил уже от чистого сердца майор.

— Они были так пьяны, — продолжал между тем Трейман, — что вовсе и не заметили, что я стоял в дверях и слышал их разговор. Макс вообще едва ли соображал, что говорил, но ведь недаром говорят, что истина — на дне стакана! «Тогда ты окончательно поселишься в Гейльсберге?» — спросил приятель. Макс весело расхохотался. «Неужели я стану плесневеть в этом историческом архиве? Старик, правда, живет в покосившемся средневековом здании, как лиса в норе, но добра у него достаточно, и довольно сносный винный погреб. Прежде всего, мы разопьем его, сердечный друг, а потом будет продан весь исторический хлам; ведь я — единственный наследник! Кстати, не найдешь ли ты в Нейштадте покупателя?» Нейштадтец в моем доме! Тут я больше не выдержал и дал о себе знать…

— Как ангел-мститель! — заметил Гартмут.