Заклинатель

— На костер колдунов, на костер!

Головы людей повернулись туда, и Зверев тут же всадил владельцу кожаной куртяшки стрелу в основание шеи. На таком расстоянии она вошла в тело почти на всю длину, только маленький хвостик торчать остался, а заводила без звука осел на землю — даже его соседи на это внимания не обратили.

— Глинского давай! Глинского сюда! Сюда его, колдуна черного! — надрывался рыжебородый. Его поддержал еще какой-то нищий почти у самых ворот.

В этот момент Зверев увидел, как один из «гостей» с сулицей по краю толпы продвигается вперед, и тут же вогнал ему меж лопаток стрелу — толпа смотрела вперед, на крыльцо, и опять ничего не заметила.

— Слушайте меня, дети мои! — Начав говорить просто громко, уже с третьего слова царь сорвался на крик. — Нету во дворце моем ныне князей Глинских! Вот вам, крестом святым клянусь! — Государь перекрестился на храм, на самую колокольню — Андрей еле успел отступить в тень, в угол стены. — Нету в доме моем князей Глинских! И расправу без суда справедливого творите вы зря! Расследовать дело сие надобно должным образом…

— Отдай им Глинских, государь! — неожиданно громко перебил царя один из стоявших на крыльце бояр, красноносый и чернобородый, в куньей шубе и шапке. — Отдай, пожалей себя. Как бы беды не случилось! Ты нам дорог, ты, а не Глинские!

— Глинского, Глинского нам! — опять завелась толпа, всего миг назад почти поверившая в слова государя. — На костер колдуна.

Людская масса качнулась вперед — Андрей тут же поднял лук, вогнал стрелу рыжебородому в голову. Вторую, почти сразу — в спину стоявшему в первых рядах копейщику, который любовно прижимал к груди, острием вверх, смертоносную сулицу. Отступил назад, в тень.

— У-уби-или-и! — истошно взвыли у дальней стены. — У-уби-или!

— Убить Глинского!!! Убить! — подхватили призыв нищий у ворот и еще один парень в нарядном, но изрядно потертом зипуне с засаленным воротом. — Убейте их!!!

Толпа продолжала напирать. Бояре, что стояли у крыльца, медленно попятились наверх, на ступени. Царь, вскинув руки, пытался перекричать горожан, крестился, показывал открытые ладони. Нужно было что-то делать, и Зверев, выступив на край площадки, двумя стрелами свалил обоих подстрекателей. Его увидел какой-то толстый мужик в фартуке, вытянул в сторону колокольни палец, открыл пасть — как раз ему в рот и вошла точно выпущенная стрела.

— Убивают!!! Убили! Убили!

Прочие люди задрать голову, посмотреть наверх, а не вперед или по сторонам, не догадывались, а потому Андрей легко свалил еще троих бунтовщиков с сулицами в руках, после чего спрятался обратно за колокол.

— У-убива-ают!!!

Крикуна, что перевел бы этот вопль в призыв нападать, казнить, хватать, что направил бы эмоции толпы против крыльца с царем всея Руси, больше в толпе не нашлось. А может, и были, да усвоили, чем такие призывы кончаются. Обезглавленная, предоставленная сама себе толпа, видя тут и там пронзенные стрелами трупы, впала в панику, заметалась, ринулась из тесного двора наружу, едва не выломав ворота, и только там, рассеявшись, превратилась в отдельных людей, способных соображать внятно и разумно. Эти люди уже не кричали, не искали крови и не рвались на штурм крыльца с молодым правителем. Они облегченно крестились на купола храма, на небеса и торопились прочь, видимо радуясь, что все обошлось. Что убили — не их, что никто не стал их хватать и тащить на допрос на дыбу, что не порубили саблями посланные великим князем сотни. В общем, пронесло. И кому в голову пришло, что во всем Глинские виноваты? Ведь их дворец наравне с прочими сгорел. А Анну Глинскую, что в погребе пожар пересидела, холопы от сажи так за эти дни и не отмыли — потому как ни единой бани в Москве не уцелело.

Андрей сбежал с колокольни вниз, отодвинул засов, вышел во двор. По нему уже разбредались бояре-телохранители и свита в тяжелых шубах.

— Фу-уф, Бог миловал, — крестились многие. — Обошлось. Не попустил Господь беды самой страшной.

Зверев, спрятав лук в колчан, подошел к тому боярину с красным носом, что вышагивал по двору, и уточнил:

— Шуйский?

— Князь Шуйский, — величественно поправил тот.

— Понял, — кивнул Зверев, качнулся всем телом вперед, опираясь на левую ногу, и с небольшим разворотом выбросил вперед правую руку. Кулак врезался князю в челюсть. Тот щелкнул зубами и опрокинулся на спину.

— Что тут творится?!

— Кошкин, боярин Иван! — окликнул царского родственника Андрей. — Чего смотришь? Вяжи предателя.

— Я к тебе обращаюсь, боярин Лисьин! — сошел с крыльца на землю государь. — Как смеешь ты рукоприкладством родовитого князя и думского боярина бесчестить?

— Это он смуту устроил, гаденыш, — сплюнул на землю Зверев. — Его рук дело.

— Не может такого быть, боярин! Петр Шуйский мне на Библии клялся ни словом, ни делом, ни думой ночной супротив меня не злоумышлять. Богом клялся, кары небесные при отступничестве на себя призывал.