Заклинатель

Грейс понимала, что Том имеет в виду. Как-то он рассказывал ей об одном старике по имени Дорренс – из Орегона, округ Уоллова; по словам Тома, лучше этого Дорренса в лошадях не разбирался никто. Когда старик работал с нервными лошадьми, он время от времени подходил к ним и тыкал пальцем в мышцы, говоря, что они должны быть на ощупь как разваренная картошка. Грейс подумала, что Пилигрим ни за что не согласится на такие проверки. Он поводил головой из стороны в сторону, испуганно следя за приближением человека, и когда Том находился от него в пяти ярдах, отпрянул. Но Том преградил ему дорогу флажком. От резкой остановки копыта Пилигрима зарылись в песок, однако он тут же метнулся направо. Пока он разворачивался, Том щелкнул флажком, и Пилигрим рванулся вперед. Теперь он бежал в обратном направлении, и вся работа началась снова.

– Он сам хочет прийти в норму. Только забыл, что это такое.

А что будет, если конь станет прежним? Что тогда? Том никогда не говорил на эту тему. Он жил только сегодняшним днем, не форсировал события, давая время Пилигриму прийти в себя и сделать выбор. Ну а дальше? Если Пилигрим выздоровеет, ей что, придется ездить на нем?

Грейс прекрасно знала, что верхом ездят люди гораздо более увечные, чем она. А некоторые садятся впервые на лошадь, уже став инвалидами. Она видела таких на манежах, а однажды даже сама принимала участие в показательных выступлениях на скачках с препятствиями, сбор от которых шел на создание группы, где обучают верховой езде инвалидов. Тогда Грейс искренне восхитилась мужеством этих людей и жалела их. А теперь ей становилось плохо только при одной мысли о том, что она может вызывать такие же чувства. Нет, она этого не допустит. Сказала, что не сядет больше на коня, значит, не сядет.

Через два часа, когда Джо и близнецы вернулись из школы, Том открыл ворота манежа и позволил Пилигриму скрыться в стойле. К этому времени Грейс уже успела там убраться и положила свежих стружек, а в присутствии Тома принесла ведро с пойлом и охапку свежего сена.

Когда они возвращались в речной домик, солнце уже садилось; скалы и стройные сосны отбрасывали длинные тени на порыжевшую траву. Они молчали, и Грейс подумала, как странно, они так недавно знакомы, а могут подолгу молчать, не испытывая никакой неловкости, словно давние друзья. Она видела, что Том о чем-то напряженно думает. Он подогнал «Шевроле» к тыльной стороне дома и остановил у черного хода. Выключив двигатель, он повернулся к девочке и посмотрел ей прямо в глаза.

– Грейс, есть одна проблема.

Он замолк, и Грейс занервничала, не зная, нужно ли ей спросить, в чем, собственно, проблема, но тут Том продолжил:

– Понимаешь, когда я работаю с конем, мне нужно знать его историю. Обычно конь сам много чего может рассказать – лучше и больше, чем его владелец. Но бывают случаи, когда психическая травма так сильна, что нужна дополнительная информация – это помогает облегчить лечение. Надо знать, что случилось на самом деле. Иногда важным оказывается не то, что лежит на поверхности, а какие-то вещи, которые на первый взгляд кажутся незначительными.

Грейс озадаченно сморщила лобик.

– Представь, что я еду на этом вот «Шевроле» и врезаюсь в дерево. И когда меня спрашивают, что случилось, я не просто отвечаю: да вот, врезался в дерево. Нет, я говорю, что хватил лишку пива, или что на дороге разлили машинное масло, или что солнце било в глаза. Понятно?

Грейс кивнула.

– Не знаю, согласишься ли ты снова все это вспоминать… я смогу тебя понять, если ты откажешься. Просто учти: мне надо больше знать о том несчастном случае и вообще о том дне, чтобы представить, что творится в башке у Пилигрима.

Грейс услышала свой вздох как бы со стороны. Отвернувшись от Тома, она смотрела в сторону дома, непроизвольно отметив, что сквозь стекло просматриваются вся кухня и часть гостиной. Она видела отсюда голубовато-серое мигание экрана компьютера и мать, говорившую по телефону у большого окна, освещенного лучами заходящего солнца.

Грейс еще никому не рассказывала всего, что знала. Говоря с полицейскими, юристами, докторами, даже с родителями, она всегда притворялась, что многого не помнит. Все дело было в Джудит. Она не была уверена, что может говорить о ней. Или даже о Гулливере. Грейс взглянула на Тома Букера, и он улыбнулся ей. В его глазах не было и тени жалости, и она вдруг поняла, что Том принимает ее такой, какая она есть, не пытаясь снизойти до нее или под нее подделаться. Может, это потому, что он не знал ее раньше, познакомившись с ней только теперь, когда у нее – не нога, а обрубок, когда она стала инвалидом…

– Не обязательно теперь, – мягко произнес Том. – Когда ты сочтешь нужным. И только если сама захочешь. – Что-то за ее спиной привлекло внимание Тома, и, проследив его взгляд, она увидела, что на крыльцо вышла мать. Грейс кивнула:

– Я подумаю.

* * *