Заклинатель джиннов

– Прежде я ром с утра не глушил.

Взгляд Глеба Кириллыча метнулся к телевизору.

– А если еще принять, повторишь? На бис?

– Часто нельзя, – заметил я. – Ослабнет сцепление с ре альностью.

Хмыкнув, Глеб Кириллыч принялся расставлять тарелки с угощением и разливать кофе. После первой чашки Ахмет слегка отошел, выслушал пару свежих анекдотов, долго размышлял над ними, потом допер, развеселился, выпил вторую чашку и начал с изысканной восточной вежливостью хвалить бодрящий напиток, вафли, халву и хозяйское гостеприимство. Затеялся легкий светский разговор; Михалев расспрашивал гостя про шербет, пилав и восточных женщин, про злачные места Багдада и какую-то особую мечеть, построенную якобы Харуном ар-Рашидом. Потом как-то само собой беседа скатилась к событиям последних лет, к войнам с янки и с Ираном, к курдскому мятежу, авианосцам в Персидском заливе и прочим знамениям времени, но тут Ахмет признался, что слышал об этом по телевизору и вычитал из газет, ибо на родине не был лет шесть, а то и поболе. К тому же он не солдат, а харис, телохранитель и – хвала Аллаху! – не воевал с американцами, тем более – с Ираном, ведь драться с единоверцами – грех и несмываемое бесчестье.

– Не воевал, но убивал? – полюбопытствовал Глеб Кириллыч. – Только паршивых собак, – ответствовал с мрачной усмешкой Ахмет; и виноват ли он в том, что этих собак нынче такое множество? Песка не хватит кинжал оттирать… Впрочем, можно и без кинжала!

Тут он сделал движение пальцами, будто сдавливал чей-то кадык, и выпил третью чашку кофе.

Но за свою гортань я, очевидно, мог не беспокоиться – во время нашей беседы Ахмет посматривал на меня с особым почтением и называл не иначе как «мой господин». Было ли это данью вежливости или свидетельством приязни? А может, он просто испугался либо уверился в том, что я мудрец и праведник, подобный зятю пророка Али или хотя бы царю Соломону? Сирадж Невлюдов, пи-эйч-ди и повелитель джиннов… Хотелось бы знать, что он расскажет про меня Захре!

Отгостившись, мы вышли на лестничную площадку, куда сквозь витражное окно сочился бледный и скудный послеполуденный свет. Дверь квартиры Михалева затворилась, отрезав нас от уюта, тепла и аппетитного запаха кофе; я нерешительно протянул руку, но Ахмет, будто не заметив этого жеста, коснулся ладонью моей груди. Слева, над сердцем.

– Ля илляхи иль'алла… Скажи, мой господин, веруешь ли ты в Аллаха?

Видимо, это был очень важный вопрос – темные глаза Ахмета смотрели на меня серьезно, требовательно, так, как если бы мои слова решили некую проблему, с которой он не в силах справиться. Что я мог ему сказать? О многом спрашивали меня в разных странах и в разное время: откуда я и кто мои отец и мать, чему и где учился, что знаю и люблю и что умею, чем болел и сколько денег на моем счету. Вопросы, бесконечные вопросы… Пустые, глупые или такие, что определяют жизнь – пусть не всю, однако немалый ее кусочек… Вопросов было множество, но никого и никогда не волновала моя вера – ни моих девушек, ни наставников и коллег, ни даже родителей и друзей. Впрочем, и сам с собой я не обсуждал подобные материи, ибо не склонен к иррациональным спекуляциям и мистике. Blessed is he who expects nothing, for he shall never be disappointed[30]. Но вот спросили…

– He верую, Ахмет. Ни в Аллаха, ни в Яхве, ни в Христа… Не верую, но почитаю тех, кто верит. Если вера их искренна, добра и не ведет к кровопролитию.

Он кивнул.

– Хорошо, что ты не оскверняешь губы ложью. У нас лгут, чтобы обмануть врага, а тут, на западе – чтобы заработать славу или деньги, возвыситься в глазах начальствующих, приятелей и женщин. Разве женщины – это так важно, мой господин Сирадж?

– Женщина, – уточнил я, – та, которую любишь. Что же до остального… Боюсь, ты ошибся, почтенный Ахмет, у вас и у нас лгут одинаково и по одним и тем же поводам.

– Может быть, – сказал он, пожимая мою руку. – Ты лучше знаешь. Тебе ведь служат джинны.

Интермедия 2 ПОСЛАНЕЦ?

О сонм джиннов и сонм людей! Разве не приходили к вам посланцы, которые рассказывали вам Мои знамения и возвещали о встрече с этим вашим днем?

Коран, сура 6, Скот

Мой Синеглазый прятался за колоннами у здания истфака. Мой!…

Прошла неделя, слишком малый срок, чтобы считать его своим, но все в руке Всевышнего; по Его воле родные становятся чужими, а чужие близкими. Свершается это в единый миг, и хоть он короче вздоха, но связывает женщину с мужчиной незримыми цепями. Я уже ощущала их тяжесть. Чувство было томительным и сладким, а дар предвидения говорил, что эти цепи не порвутся никогда.