Оторвав кисть от бумаги, Линьсюань критически оглядел то, что получилось. Знаки вышли легко читаемыми, и в то же время в них чувствовалась небрежность. Словно кисть быстро, между делом, протанцевала, запечатлевая пришедшую хозяину в голову мысль, как заметку на полях. «Синшу» – уже привычно вспыхнул в голове термин, «бегущее письмо». Нахмурившись, Линьсюань вывел рядом имя Ши Чжаньцюна, на этот раз следя за тем, чтобы каждая черта иероглифов была выписана тщательно и соразмерно, словно в прописи первоклашки. И был награждён новым вспыхнувшим в памяти термином: «кайшу» – «уставное письмо».
Велик был соблазн проверить, в каких ещё стилях он способен писать, но Линьсюань мысленно махнул рукой и решил писать, как пишется – он не на экзамене, в конце концов. Сейчас главное было убедиться, что он вообще способен писать, не задумываясь над каждым иероглифом. В голову лезло «Я помню чудное мгновенье», но Линьсюань его отверг и вывел на бумаге другую, не менее знаменитую цитату из классики: «Все счастливые семьи счастливы одинаково, каждая несчастная семья несчастлива по-своему».
Рука тут же вернулась к, видимо, более привычному стилю синшу. Каллиграфия была, наверное, единственным предметом, в котором Линьсюань мог дать фору другим ученикам с самого начала – его почерк хвалили все, включая искренних врагов. Именно способности к письму стали решающим аргументом для колеблющегося учителя Юня взять в учение переростка, за которого просил первый ученик Ши Чжаньцюн. Столбик иероглифов выглядел затейливо, словно орнамент, к тому же фраза при переносе на бумагу приобрела несколько иной вид. Здешний язык не знал изменений слов, не видел разницы между «счастливый» и «счастливо», во всяком случае вне контекста, и потому рука словно бы сама собой убрала повторы. В результате Линьсюань написал: «Семейное счастье у всех одинаково, несчастье у каждой семьи своё».
Что ж, смысл не пострадал, а что исчезла толстовская монументальность… ну, он не профессиональный переводчик и не претендовал никогда. Линьсюань окунул кисть в тушь и задумался, что бы написать ещё. Вот ведь, вроде и читал не так уж мало, а стоит попытаться вспомнить чего-нибудь просто примера ради, как в голове стремительно пустеет. Он ещё раз поболтал кистью в тушечнице, досадливым жестом вынул, жест получился слишком резким, и бумага украсилась цепочкой чёрных брызг.
Отложив испорченный лист в сторону, Линьсюань взял следующий и опять задумался. Интересно, а рисовать его предшественник в этом теле умел? Рисование не входит в шесть благородных искусств, но вдруг? Проверить можно было только экспериментальным путём, и он занёс кисть. В памяти вспыхнули рисунки в восточном стиле, которые доводилось видеть в книгах, интернете или музеях. Китайские и японские художники обожают пейзажи и растительность, горы там, деревья, цветы… Линьсюань провёл несколько волнистых линий, истончавшихся к концу, добавил развилок. Получилось в целом похоже на голые ветки. Теперь надо добавить листья или соцветия. Или, наоборот, художники сперва рисуют листья и цветы, а ветки потом? Он добавил пару цветочков, но рисунок получался слишком детским – каждый цветочек был расположен сбоку от ветки, чтобы с ней не пересекаться, и чтоб ветка не просвечивала. Хорошо тем, кто рисует красками, можно закрасить лишнее, и всё. Хотя, у него же есть тушь красного цвета, и вторую тушечницу он тоже где-то видел…
Растирание туши оказалось не таким уж лёгким делом: если воды было недостаточно, она получалась слишком густой, а стоило налить чуть больше, чем надо – слишком жидкой и бледной. Линьсюань извёл на эксперименты весь лист, но торопиться было некуда – волосы всё ещё оставалось влажными, а ложиться раньше, чем они высохнут, он бы не рискнул.
Наконец качество туши его удовлетворило, и Линьсюань, выбрав кисть потолще, снова занёс её над чистым листом бумаги. А ну-ка, если не задумываться, что делать… Конец кисти коснулся листа, повернулся, оставляя овальный красный след. Рядом с ним возник ещё один такой же, и ещё один с другой стороны. И ещё два поменьше сверху. Ну, в принципе, похоже на цветок, такой… слегка импрессионистский. И ещё три лепестка – будем считать, что это цветок сбоку. И ещё два мазка, заходящих один за другой. Пусть будет бутон.