Заклинатель змей. Башня молчания

Кровь разом отхлынула от головы куда-то к ногам, и на миг в холодные уши Омара ворвался жуткий, утробно-дикий беззвучный вой. Разница! Разница между Экдес вчерашней и этой, что сейчас перед ним, отлилась в исполинское тесло - и грохнула его по затылку. Так, что и глаз посыпались звезды. Нет. Разве это Экдес? Это - Алголь.

- Испугался... донесу на него.

- Кто?! - Он упал, разбив колени, на гранитную ступень, взял в руки лицо Экдес, черно-лиловое, как лист рейхана. Рот ее обожжен. В глазах кровь.

- Чертополох.

«Бредит».

- Какой чертополох?

- Сухой Чертополох.

«Явно бредит».

Но тут Омар узнал такое, что ему показалось - сам он бредит:

- Старый Хушанг. Он хашишин. Я тоже... я райской девой была. «Нежной Коброй» называюсь. Беги, спасай визиря. Это я... увела его слуг... в старую юрту. - Она, из последних сил пытаясь сохранить человеческое обличье, стыдливо опустила разноцветные подлые глаза. Ее божественное, но бесплодное тело скрутило судорогой. Экдес вцепилась змеиными зубами в его белую руку. Сплюнула кровь. - Омар, милый! Ах, если б ты был из наших...

- Полежи здесь! - Он положил ее на ступень, кликнул стражу и кинулся с нею к дому Хушанга. Навстречу уже бежал один из визиревых слуг, бледный, весь в поту.

- Его светлость... его светлость...

- Что?!

- Ранен.

«Только ранен! Я его вылечу».

В калитке стоял, шатаясь, Низам аль-Мульк. Лицо восковое, рот окровавлен.

- Омар, сын мой... - Он качнулся навстречу, припал к плечу, пачкая кровью его одежду. - Вот, распылились... Мои атомы. Ты... уходи отсюда, родной. Туда, назад... откуда вышел. Иначе - погибнешь. - И обвис, уже мертвый, в руках звездочета.

Провели, осторожно подталкивая, давешнего монаха, оказавшегося дюжим молодцом. Седая борода у него отклеилась и повисла на одной стороне подбородка. Он, уже мысленно где-то в раю, в объятиях гурий, не заметил Омара.

Вслед, с руками, связанными за спиной, вышел смущенный Хушанг. Старик искательно взглянул Омару в глаза и жалко усмехнулся.

Омар, будто сам пораженный исмаилитом в спину, в багровом тумане вернулся к Экдес. Она уже окоченела, вцепившись в живот, на холодных ступенях секстанта, по которому ей не довелось взойти еще раз.

«Нежная Кобра»? Да, ты была очень нежной. Редкостно нежной! Неслыханно.

И больше ему нечего было о ней сказать. Потому что он, по существу, ничего не знал о ней. Ничего! Все семнадцать лет, ни на одну почти ночь не расставаясь с ним, Экдес, - он увидел это теперь, - оставалась ему чужой. Была загадкой - да так и ушла от него неразгаданной. Он долго стоял над нею, безмолвный, оледенелый, точно и впрямь окаменел от безумных глаз Медузы Горгоны. Саднило руку. Омар рассеянно взглянул на свой кулак, в котором все еще зажимал золотую сережку с каплей рубина. Крупной каплей рубина вызрела кровь на руке. Если яд, которым отравил свою дочь старый Хушанг, попал с ее зубов Омару внутрь, он тоже может умереть. Э, пусть! Лучше умереть, чем жить среди оборотней. Уж после, оставшись один, он, наверное, станет рыдать, волосы рвать, головою биться о стенку. Или скорее молча и тяжко хворать, всех сторонясь.

А сейчас... Он раскрыл ладонь, раз, другой и третий встряхнул на ней золотую серьгу; кинул ее, не глядя, на труп Нежной Кобры, скорчившейся на ступенях секстанта, и пошел прочь.

Я черств? Может быть! Но хватит с меня ваших дурных затей...

«Как это я еще не сошел с ума? - удивлялся себе Омар. - А вдруг сошел, да сам того не заметил! Ведь, говорят, сумасшедший никогда не знает, что он сумасшедший».

...Из города с гиканьем налетел на Звездный храм тысячный отряд. То ли кто с перепугу наврал Меликшаху, то ли ему самому показалось со страху, что тут засело целое войско убийц-хашишинов, но он не посмел покинуть дворец без столь крепкого сопровождения.

- Рассказывай!

Омар говорит. Опустив голову, молча слушает Меликшах. В стороне, над телом отца, рыдает Изз аль-Мульк, хороший Омаров приятель. Молчит Меликшах. Ему пока нечего сказать. Ибо он сам еще не знает, огорчен или доволен смертью визиря.

- Приведите убийц! - поднимает визирев сын свирепое лицо, залитое слезами.

- Да, да! - находится султан. - Надо их допросить.

- Пусть государь простит или казнит своего недостойного слугу, но это... невозможно, - отвешивает напряженный поклон царский телохранитель. - Убийцы мертвы. Отравились. Или - отравлены.

Оцепенение. Его нарушает Амид Камали:

- Я знаю, они отравлены! И знаю, кто их отравил. - Новый «эмир поэтов», весь белый, весь дрожащий от возбуждения, - еще бы, такой великий подвиг он совершает, над его головою бушует ветер эпох, - решительно выступает вперед, тычет пальцем... в Омара Хайяма. - Хватайте его! Он тоже исмаилит. Он завлек визиря в ловушку. Я видел давеча на башне - он пальцами крутил, сгибал их так и этак. Это тайный язык хашишинов. Слыхали о нем? Омар совещался с кем-то.

- Кто еще был на башне? - живо подступил к нему грозный Изз аль-Мульк.

- Никого. Мы вдвоем.

- С кем же тогда он мог совещаться? Кроме как с тобою? Разве ты тоже хашишин?

- Ай, яй! - завопил «эмир поэтов» и рухнул на колени. - Простите, сказал, не подумав.