Заклинатель змей. Башня молчания

Не то ты попадешь, не то любезный, нет.

Ночью, в кругу развеселых друзей - будущих, богословов, судей, учителей, священнослужителей - он опять упился жидким белым вином. Оно требует мало пищи, устраняет желчь и полезно для людей пылкого нрава.

Так рухнуло благополучие. Но, провалившись по грудь в топкий пухлый солончак на дне пересохшего озера, не думай, что не бывает глубже. Однажды (Омар уже четвертый год учитель), проходя под сводом портала в обширный двор медресе, он встретился с двумя худосочными учеными, преподававшими здесь богословие.

Приложив руку к груди и отвесив положенный поклон, он скромно скользнул мимо них и услыхал за спиной:

- О аллах! У нас как мух развелось математиков, лекарей, естествоиспытателей.

Омар, зайдя за угол, тут же приник к стене, навострил слух.

- Все ученики перебежали к ним, - вздохнул второй. - Хлеб несут, сало, инжир. А до нас, несчастных, никому дела нет. Молодежь отвернулась от священного писания. Звезды и числа им подавай. - Помолчав, он произнес зловеще: - А ведь живем в мусульманской стране.

Омар передал Назиру их разговор.

- Не к добру! - помрачнел многоопытный шейх. - Разум - миролюбив и снисходителен. Невежество - воинственно и беспощадно. Ибо разум, все понимающий, добр по сути своей и утверждает себя лишь собственным наличием. А невежество - оно слепое, и чем оно может себя утвердить, если не будет жестоким и неумолимым? Ты больше на крышу не подымайся. Астролябию отнеси к отцу в мастерскую и спрячь получше. Все книги по математике, труды Беруни и особенно Абу-Али ибн Сины спрячь. Будут рыться. Оставь в келье коран, ну, свод законов и прочее. Сам знаешь.

- Знаю.

- И не пропускай ни одного богослужения! А то, я ты давно отлыниваешь от пятикратной молитвы. – И, заметив, как скривился Омар, поспешил заверить его: - Это не трусость! Благоразумие. Скажем, ты хранил бы в сундуке крупный слиток червонного золота...

- Я-то? Хе!

- … и тебе стало известно, что воры хотят его украсть, а тебя - убить. Как бы ты поступил? Нужна осторожность. Понимаешь?

- Понимаю.

Может, эта мера и спасла жизнь Омару и самому шейху Назиру, когда, спустя несколько дней, в медресе вломилась шайка сельджукских головорезов. Их привел огромный, неимоверно тучный всадник в дорогой, расшитой золотом, но по-степному засаленной, потной одежде. Он громоздился над воинами, как горный медведь над стаей пустынных гиен.

- Рысбек! - крикнул ему кто-то из воинов. - Всех хватать?

- Не всех, дурак, - туго прохрипел начальник. - Было же сказано: богословов не трогать. Список - у главного шейха. Он укажет, кого.

Рысбек? Омар с ненавистью пригляделся к толстому туркмену. Вот он, разоритель. И соперник. Хе!

Удивительно, зачем человеку столько сала? Жирный баран, жирный бык - это хорошо. В тучности их ценность и достоинство. А сей мужчина - необъятное брюхо, огромный зад... тьфу, противно смотреть! Запас, как в горбах верблюжьих? Если б! Не дай ему есть до вечера, взвоет и околеет, несчастный. Страшно подумать, сколько плодов человеческого труда переработалось в это дурное сало, - с тем, чтоб со временем стать пищей для червей...

Шейх Назир и Омар, прижавшись к стене, в ужасе, точно путники, застигнутые в ущелье селевым потоком, глядели, как туркмены волокут из келий истерзанных Ученых, связки их книг. Такого еще не бывало в Нишапуре! Даже слуги Махмуда Газнийского, - который когда-то велел соорудить повсюду множество виселиц и под ногами повешенных еретиков жечь костры из книг, направленных против «истинной веры», - даже они не устраивали казней прямо в медресе. Все-таки божье место. Но, видно, можно, при излишней ретивости, во имя аллаха оплевать самого аллаха.

- Откуда этакое рвение у вчерашних язычников? - произнес Омар белыми губами. - Ведь еще совсем недавно на Сырдарье с пеной на губах кружились у костров, колотили в бубен и завывали.

Шейх тихо изрек:

- Нет верующих более неистовых, чем новообращенные, - так же, как нет отступников злее недавних предателей.

Пахнет конским навозом и потом, человеческой кровью. Знакомый запах: Омар слышал его на Фирузгондской дороге. И в ячеистом, как осиное гнездо, медресе - под сводами, в нишах и тесных кельях, привыкших к протяжному зову муэдзина, молитвенным возгласам и тихому бормотанию учителей и учеников, отдается эхо иных, здесь совсем неуместных, звуков: стука конских копыт о плиты двора и топора о плаху, ругательств, предсмертных причитаний.

Все ярче и жарче пылает костер, - книг тут много, и в пламени гаснут лучшие умы Хорасана. Если не всего Ирана и Турана. И на всей земле некому их защитить. Некому слово замолвить за них! Разум могуч - и бессилен, он сдвигает горы - и расшибается о придорожный камень...