Заклинатель змей. Башня молчания

- А-а... - Туркмен зевнул, сдвинул шапку на смуглый лоб, почесал шею. - Мусульмане... - И сразу, без перехода, впал в неописуемую ярость: - Сто динаров и три фельса! А мы кто?! - Горячо и сбивчиво, с неожиданным многословием, как бы торопясь оправдаться перед кем-то, может быть - перед самим собою, он обрушил на примолкшего Ибрахима мутный поток досадливых речей: - Когда мы... когда наше несчастное племя... обитало на Сырдарье, - слыхал о такой реке? - правитель Дженда... за что он взъелся на нас? Бог весть. Разорил кочевье. Скот угнал. Убил... восемь тысяч моих сородичей. Разве они были неверными? Все - мусульмане, мир их праху. Жалеть нас надо, а не проклинать! Пришлось бежать в Хорасан. И что? Сто динаров и три фельса! Здесь явился по нашу туркменскую кровь... ваш дурной султан Масуд Газнийский. Хорошо, наш лихой Тогрулбек в пух и прах разнес его у Серахса. И теперь наш черед всех громить и грабить. Знаешь, раненый тигр втройне опаснее? То-то. Эй, мешки да горшки - на землю! - приказал он подручным, таким же темноликим и свирепым. Мать робко, вполголоса, причитала. Ибрахим и Омар стояли бледные и безмолвные. В голове шумит, и ноги трясутся, и внутри - горячая дрожь. Но когда один из грабителей сбросил с повозки большой зеленый узел, Омар не выдержал, кинулся к нему:

- Не трогай!

- Тяжелый, - удивился туркмен. - Что в нем? Может, золото, а?

- Золото? - подошел к ним предводитель шайки. - Ну-ка... - Развернул узел, встряхнул - и на дорогу с деревянным стуком посыпались темные кирпичи.

- Это что? - огорчился разбойник, увидев в странных кирпичах мало сходства с золотыми слитками.

- Книги.

- Книги? А! - вспомнил туркмен. - Много их мы в Мерве сожгли. - Он нагнулся, подобрал одну, в сандаловой обложке, раскрыл. - Хорошо пахнет! Но что это за чертовщина? Бруски какие-то, черточки, углы, круги. О чем книга? - с любопытством - к Омару. - Может, колдовская, чтоб джиннов на службу вызывать?

- Геометрия Эвклида.

- Кто такой Уклид, - он мусульманин?

- Нет, - ответил Омар, стараясь не смотреть на труп Ахмеда. - Он жил давно, задолго до пророка. Он был румийцем.

- И ты читаешь эту дрянь?

- Читаю. Но это не дрянь. Одна из самых умных книг на свете.

- Как смеешь ты, собачий сын, хвалить сочинение проклятого язычника? В костер твою безбожную книгу! Надо читать коран.

- Я и коран читаю, - нашелся Омар. - Я, да будет тебе известно, знаю его наизусть!

- Весь коран? - изумился туркмен. - Врешь!

- Я никогда не вру.

- Тогда прочитай какой-нибудь стих.

Омар закрыл глаза, припоминая, - и нараспев произнес звучный арабский стих. Но голос его срывался на каждом слове, и стих прозвучал неверно. За такое дурное чтение наставник в школе избил бы тростью. Однако грабитель не разбирался в тонкостях арабской словесности. Он вообще не знал арабского языка.

- И что это значит по-нашему?

- «Не засматривайся очами твоими на те блага, какими аллах наделяет иные семейства». Сура двадцатая, стих сто тридцать первый.

- Э-э... - У туркмена лоб вспотел. Ощутив в ногах внезапную слабость, он присел на корточки, пораженный не столько смыслом стиха, оглашенного бледным мальчиком, сколько самим мальчиком, его смелостью, памятью и сообразительностью.

Свет учености, исходящий от юного перса, слабым отблеском отразился в темных глазах степняка. И, видимо, крохотный лучик невыносимого этого света проник ему в мозг и произвел там смятение. Что-то произошло в его душе, что-то в ней чуть приоткрылось. Он умел драться. Он знал, как лучше отбить удар меча. Он не знал, как отбить словесный удар.

Его охватила непонятная тревога.

- Что со мною? Захворал, что ли, не дай господь. - Помолчав, он сказал потерянно: - И всю эту кучу книг ты одолел?

- Нет. Те дома остались. Эти только начинаю читать.

- А трудно? - спросил туркмен с нелепой, казалось бы в нем ясной детской доверчивостью.

- Что?

- Ну... читать научиться?

- Совсем не трудно.

- Хм... Как тебя зовут?

- Омар.

- А меня - Ораз. Может, ты станешь когда-нибудь известным человеком, а?

- Если на то будет воля аллаха, - угодливо заметил Ибрахим, цепляясь за малейшую надежду спастись. Каждая жилка в нем натужно звенела, точно струна, готовая лопнуть.