Заклинатель

Затем мистер Гофридус провел Пина в большое подвальное помещение, ко всем стенам которого были прислонены разнообразные гробы — всевозможных цветов, форм и размеров и на разных стадиях изготовления. В центре комнаты располагался внушительных размеров верстак, на котором в рабочем беспорядке были разбросаны молотки, гвозди, деревянные рейки и разный плотницкий инструмент. Пол был усыпан щепками, стружками и опилками. А по стенам ровными рядами, словно в боевом строю, были развешаны медные и железные скобы, петли, обода, таблички для гравировки имен, ручки и прочие гробовые принадлежности, какие только бывают на свете.

Пин всему этому совершенно не удивился, и когда мистер Гофридус пригласил мальчика в следующую комнату, он, разумеется, ожидал увидеть что-нибудь в том же духе.

— А теперь самое главное, — с гордостью провозгласил Годдфри, открывая следующую дверь. — По-латыни это называется целла-морибунди. Что-то вроде приемной для покойников.

Остановившись на пороге, Пин робко заглянул внутрь. Надо сказать, как и всякий житель Урбс-Умиды, он отлично знал, что такое целла-морибунди, — это специальная комната, где мертвое тело находится до похорон. В городе свято соблюдали старинный обычай, хотя никто уже не помнил, откуда он взялся: покойника хоронили только спустя три дня и три ночи после кончины. В ходу была даже такая пословица: «Хочешь, чтоб наверняка, — обожди-ка три денька». Пин очень хорошо помнил те долгие часы, что они с отцом провели возле тела матери, которое три дня пролежало в доходном доме, в той самой комнате, где они тогда жили. Услуги мистера Гофридуса были им не по карману.

Комната оказалась куда меньше мастерской — и заметно прохладнее. Посредине возвышался стол (в тот день пустовавший), а над ним был подвешен к потолку какой-то загадочный механизм, состоявший из строп, шестеренок, винтов, рычагов и свежесмазанной цепи. У стены стояло несколько шкафчиков с узкими ящиками, а над ними на полках были выставлены зловещего вида предметы, очень похожие на инструменты для пыток.

— Мамочки, что это за штуковины?! — воскликнул Пин, потрясенно озираясь. Ему еще не доводилось слышать о том, чтобы в целла-морибунди хранились подобные вещи.

Годдфри нахмурился, то есть его левая и правая брови едва заметно двинулись навстречу друг дружке.

— Эти «штуковины», как ты изволил выразиться, ни больше ни меньше как результат моих многолетних трудов на благо людей — живых и мертвых.

Нельзя сказать, чтобы эти слова рассеяли недоумение Пина.

— То есть как?

— Милый мой мальчик, — отвечал Годдфри, как всегда, сквозь сжатые зубы, — вообрази самое страшное, что только придет тебе в голову, а потом мысленно помножь этот ужас на десять.

На мгновение Пин задумался.

— Свалиться в Фодус и наглотаться при этом воды, — предположил он, и надо сказать, что слова эти не были лишены прозорливости.

— Хм, — одобрительно кивнул мистер Гофридус, — что ж, это и впрямь был бы кошмар. А что-нибудь еще страшнее ты можешь придумать?

Да, Пин мог. Например, кое-что связанное с Бертоном Флюсом. Мальчик изложил эту мысль гробовщику, но оказалось, что и она недостаточно ужасна. В конце концов мистер Гофридус склонился к самому уху Пина и шепнул ему правильный ответ — правда, в форме вопроса:

— Скажи-ка, сынок, можешь ли ты представить что-либо более ужасное, чем быть похороненным заживо?

Пин почувствовал, как по спине его пробежала холодная дрожь, и решительно помотал головой. Впрочем, как оказалось, мистер Гофридус не увидел этого жеста, потому что уже кружил вокруг странного стола, возбужденно размахивая руками, что совершенно не сочеталось с по-прежнему безразличным выражением парализованного лица.

— Вообрази только: мирно поспав, ты, ничего не подозревая, пробуждаешься вдруг в полной, непроглядной тьме. Тянешь руку к свече, которая, как ты помнишь, стоит на тумбочке возле кровати, но рука неожиданно натыкается по пути на что-то твердое. Пытаешься встать, но тебе едва удается перевернуться со спины на живот. Совершенно растерянный, ты начинаешь постепенно, с нарастающим ужасом соображать, что проснулся и это не сон, ты лежишь не в постели, а в своем собственном гробу.

У Пина заклацали зубы. Да, в этой комнате было очень прохладно. Но мистер Гофридус, похоже, и не думал прерывать начатую речь. На лице его не было заметно никаких признаков возбуждения, зато глаза сверкали, как угли. Вне всяких сомнений, сейчас он заново проживал, хотя бы отчасти, кошмарные события, которые приключились с ним в юности, и это повторное проживание странным образом доставляло ему удовольствие.