А что касается Миши, то эта его сталь появилась не в тюрьме. Она там просто закалилась. Эти его задатки, этот его характер – он просто наиболее ярко проявился в тюрьме. Он такой же, как и все, живой человек. Стресс все равно присутствует. Он есть. В любом случае. Но стресс стрессом, а человек выживает. Помогают ему выжить, подпитывают, как мне кажется, люди и их мнение. Он всегда был направлен на людей. Близкие – это близкие, а люди – это уже совсем другая категория. Серьезно говорю: люди для него в данной ситуации значат многое. Он читает каждое письмо, которое ему приходит, а приходит ему огромное количество писем от совершенно неизвестных и незнакомых людей. Он не просто механически отвечает на эти письма. Он видит, что не зря это делает.
Когда близнецы учились в немецкой школе, ко мне подошла мама одного их одноклассника и, словно за что-то извиняясь, сказала: «Знаете, это удивительно – я написала письмо Михаилу Борисовичу, и он ответил…». Я говорю: «Вы продолжайте писать в том же духе. Он Вам будет отвечать».
Люди просто думают, что такого ранга человек не будет отвечать какой-нибудь маленькой «точке». А на самом деле он к людям относится так же, как к самому себе. Это для него совершенно нормально. Он человек социума, человек общества. Какой бы эгоистичной я ни была, все равно не смогу его вот так вот спрятать когда он выйдет, сказать: «Так, Миш, хватит тебе всех этих экспериментов уже. Все. Давай залечим ранки. Давай я тебя поглажу. Давай посидим, подумаем». Нет, это не тот человек, он не будет сидеть дома. Он создан для общества. Для общественной деятельности. И здесь уже ничего не сделаешь. У него были эти задатки всегда. Не будь этой ситуации, не будь того, что произошло, возможно, это еще в нем какое-то время где-то росло бы, росло, росло, но он бы все равно попал в какую-нибудь ситуацию, когда бы все это прорвалось. Обязательно бы прорвалось.
Он по-прежнему лидер. Ведущий, а не ведомый. Хоть народу вокруг и над ним сейчас много, но он ведущий.
Еще Мише, как мне кажется, помогает умение не поддаваться искушению азарта. Одно из его интересных качеств. Он человек по натуре абсолютно не азартный. Независимый. Он не может включиться в процесс игры, забыв, что это игра. Я имею в виду игру не на политическом каком-то уровне, а в бытовом смысле. Он все время в трезвом уме, в сознании, понимает, что делает. Люди могут расслабляться, идти, например, в казино, зациклиться на этом: ах, деньги, сейчас я поставлю. У него этого нет вообще. Человек может начать курить или пить и подсесть на это. Он не может. Для него это закрыто. Он первые месяцы курил в тюрьме. Просто не знал, чем отвлечься. Потом легко бросил. Понял: это не его. Вот если мне сейчас взять сигарету, затянуться, то я найду массу причин, чтобы курить, – «с кофе это классно», «это располагает к мыслям», «это снимает стресс»… Я 20 лет курила. А когда все произошло, я постепенно избавилась почти от всех зависимостей. Он всегда боролся с моим курением. Ведь курение – это страх и невозможность достичь цели на самом деле. И то, что у Миши нет зависимости, за которую можно спрятаться, многое о нем говорит как о человеке. Он самодостаточный. Я это очень ценю. В людях это качество редко встречается. Мне за всю жизнь, пожалуй, пара-тройка мужиков таких встречалась, на которых можно смотреть и наслаждаться. Сейчас путь, по которому идет Миша, – это отметание практически всех комплексов. И я знаю, как он это делает. И я это делаю. Это очень трудно и в то же время легко. Так что его особенность сейчас заключается в том, что он дошел до той черты, когда можно распрощаться практически со всем с бытовой точки зрения. Это фигня просто. Не говорю уже о каких-то зависимостях в виде алкоголя и сигарет. Наверное, вот это и есть еще одна его особенность.
Он вообще уникальный человек. И я безумно благодарна судьбе, что мы встретились. Несмотря ни на какие жертвы и в моей, и в его жизни.
Еще в нем много мягкости за эти годы появилось. Мягкость с возрастом приходит. Мужчины – они ведь достаточно категоричны сами по себе, а с возрастом – то ли играет свою роль влияние женщины, то ли еще что-то, – но они сдают свои позиции. Даже грубые и неотесанные в любом случае становятся мягче. Мне сейчас комфортно с ним общаться. Раньше, в первые годы, когда я приходила на свидания в тюрьму, тяжело было. Половина из того, что говорили на свидании друг другу, – непонятна. Потому что не все же скажешь, когда сидит наблюдающий рядом. Все надо переворачивать вверх ногами. Он не понимает, что я имею в виду, я не понимаю, что – он. Мы шли в разных направлениях. А сейчас… Сейчас много не надо объяснять друг другу, много говорить не надо. Сейчас вообще не надо ничего говорить – все понятно нам с ним.