Заключенный

В первый день занятий я допустила ошибку, когда попросила учеников описать самые значимые проблемы в их эссе, в результате чего получилась полная чепуха: материалы о машинах, побег из дома, музыкальные выступления, даже рассказ о поездке на яхте. Все это разбило мне сердце. Во второй раз я попросила написать их о чем-то малом и незначительном, единственное условие, чтобы это была правда. А если кто-нибудь соврет, я это определю.

Рассказы получились об их повседневных разочарованиях, жестокости, которая якобы никого не волнует, а также много протестов.

Я продолжаю говорить, стараясь оставаться хладнокровной и собранной, что совсем нелегко под тяжелым взглядом Грейсона. Представляю его, занимающего мой стол, — единственную защиту, которая у меня есть. И внезапно, осознаю, что он прекрасно это понимает. Ему известно, что он отнял у меня. Контроль, вот что. Только я умею стоять на своем. Он расселся, как дерзкий лев, рыча с абсолютным спокойствием.

В библиотеке холодно. Мурашки покрывают кожу, соски твердеют под бюстгальтером, я бы хотела схватить свой кардиган со спинки стула, только он сидит на моем месте.

Я проглатываю ком в горле и улыбаюсь. Это мой класс, все под контролем.

— Сегодня мне бы хотелось сузить область изучения, — говорю я совершенно спокойно, словно мое сердце не пропускает больше миллиона ударов в секунду. — Давайте подумаем о предметах. Я попрошу вас открыть тетради и написать список из двадцати разных предметов, — поучительно приподнимаю палец. — Но только не просто о каких-либо обычных объектах, а о тех, что каким-либо образом связаны с вами. Например, вилка. Вы не можете просто сказать слово «вилка», вам нужно рассказать о ней. Предположим, там, где я живу, есть эта вилка. Она лежит в кухонном ящике, я и моя соседка по комнате обзавелись этой серебряной вилкой на блошином рынке. Это самая лучшая вилка у нас дома. Другие были куплены в «Таргет», и они не такие прочные, а эта толстая и крепкая, нам приходится бороться за нее, потому что ее гораздо приятнее держать в руке, а также…

Некоторые ребята посмеиваются, остальные переглядываются и заливаются хохотом. Мое лицо вспыхивает, когда я понимаю на что было похоже мое описание.

— Эй! — предупреждающе выкрикивает Диксон, а затем вновь возвращается к своему телефону.

Я совершаю ошибку, когда кидаю взгляд на Грейсона, потому что он единственный, кто не смеется. Он просто сидит и смотрит своими карими глазами. Мои щеки вспыхивают, как только я задаюсь вопросом, какого это чувствовать его там.

И его пухлые губы.

О, боже.

Я отворачиваюсь, стараясь не потерять контроль.

— Ладно, только давайте не будем брать в расчет пошлую двусмысленность. Никаких бананов, — если ты не можешь ударить их, присоединись к ним. — И орешков, ну, вы сами знаете. Ясно? — а затем я просто смеюсь, моя нервозность сыграла со мной злую шутку. — Поверить не могу, что сказала это.

Напряжение улетучивается, ребята хихикают и улыбаются, и с этим ничего не поделаешь, мы просто смеемся все вместе, как если бы все они находились бы здесь по своей воле. Люди, а не цифры. И внезапно я начинаю чувствовать себя лучше, может быть, я не хочу находиться здесь, но теперь, по крайней мере, не все так плохо, до тех пор, пока я продолжаю игнорировать бетонные стены, давящие на меня, решетки на окнах. И Грейсона.

— У вас на все про все двадцать минут, — я заранее подготовила кое-какие бумаги, поэтому после того, как они закончат с заданием, мы разберем некоторые темы вместе.

Я смотрю на Грейсона, который тихо наблюдает за происходящим с выражением лица, которое невозможно прочесть, я могла бы помочь ему, но похоже, что он и так раздражен. Такое чувство, будто я делаю что-то, что ему не нравится, может быть, он предпочитает видеть, как я волнуюсь или все выходит из-под контроля. Я кладу бумаги на стол и подхожу к нему.

— Могу я взять свой… — я указываю на мой кардиган, висящий на спинке стула.

Он поворачивается и хватает его. В моем животе разрастается дыра, когда я вижу его со своим мягким кардиганом. Он отобрал у меня мое пристанище, мое место, мое чувство контроля. Он смотрит на меня так, словно видит. Как же хорошо, что он под стражей. Грейсон протягивает кардиган на пальце.

— Я не кусаюсь, — говорит он. — Несильно.

Я фыркаю и выхватываю кофту. Наши пальцы соприкасаются, и разряд электрического тока проходит по телу, достаточно, чтобы сердце чуть не выпрыгнуло из груди. Он откидывается назад и наблюдает за тем, как я натягиваю на себя кардиган. Это кажется чем-то интимным — одеваться, пока он смотрит. Я благодарна Диксону и другим парням за их присутствие, пускай они, и перешептываются, строча что-то на бумаге, думая, будто я ничего не замечаю. Представить не могу, каково оказаться наедине с этим парнем. Он пугает меня, но не так, как, например, темная улица, а по-другому. В переулке я бы знала, что мне делать. А вот с ним? Непонятно.

Хватаю свой портфель и ставлю на край стола, в поисках нужных бумаг. Я стараюсь не встречаться с ним глазами, но только потому, что не могу найти то, в чем нуждаюсь.