Заключительный период

Вскоре поселок кончился. Дорога свернула влево, нырнула под железнодорожный переезд и завиляла мимо окраинных домиков, едва не по крышу заваленных пластами перламутрового снега, а затем потянулась прямо по березовой аллее, сдавленной с обеих сторон огромными морщинистыми стволами. Березы эти были очень, очень старые и уже вторую сотню лет стояли так вот, через ровные промежутки на протяжении целого километра — до самой деревни, которая так по березам и называлась — Березовкой. Дальше за деревней находилась контора дорожно-строительного участка, ДСУ, а потом, до самого поселка Борки, лежавшего как раз посередине между Крестцами и Окуловкой, не было ничего — совсем ничего, кроме бескрайнего леса и болот. Правда, на подробной топографической карте в восемнадцати километрах от Березовки стояла точка, около которой мельчайшим шрифтом было проставлено «д. Свет», что должно было, очевидно, означать «деревня Свет». Но и Мишаков и Веденеев в первый же день могли убедиться, что никакой деревни в указанной точке нет, а есть там одна полуразвалившаяся изба, в которой давно уже никто и не живет.

Окончились и домики Березовки, но лес еще не начался. Тощий перелесок нахально подступал к самым обочинам, и с тонких, прогнувшихся ветвей то и дело срывались снежные осыпи. Затем из-за пригорка медленно, словно нехотя, стала появляться черная труба кирпичного завода, в одном из пустующих строений которого приютилась контора ДСУ. Перед самым въездом на территорию завода высилось видное издалека непонятное сооружение: две высоченные, метров по восемнадцать, стойки из серого силикатного кирпича, а вверху, между стойками, образуя плоскую трепещущую арку, вздувалось полотнище, выцветшее и выгоревшее. Некогда на полотнище было, очевидно, изображено какое-то обязательство. Буквы на полотнище давно стерлись и исчезли. Но каждый раз, проезжая мимо, Мишаков с непонятным ему самому упорством все пытался прочесть эти стершиеся слова. Ему почему-то казалось очень важным прочесть их, словно в них могло прозвучать некое открытие. А может быть, он подсознательно думал, что слова, для которых нужно возводить подставку в восемнадцать кирпичных метров, не могут быть обыкновенными, простыми словами, но обязательно очень важными и значительными для всех людей, и для него, Мишакова, тоже.

Сидя у самой дверцы, он старательно вглядывался в трепетавшее полотнище до тех пор, пока машина не оставила его позади. Тогда Мишаков вздохнул и осторожно скосил взгляд на Веденеева. Ему почему-то казалось, что каждый, кто увидит это: столбы и кусок материи над ними — не может не задать себе вопрос — что это такое и для чего оно здесь?.. Но Веденеев, похоже, и не думал задавать себе такой вопрос. Он смотрел влево — туда, где уже мелькали зеленые доски заводского забора. Машина подпрыгнула на выбоине, пробежала еще немного и стала. Мишаков и Веденеев, растирая вмиг задубевшие от встречного ветра щеки, пошли в контору. Там, как обычно, их должен был ожидать Егор Петушков, рабочий, и его жена, тетка Нюра.

Александр Данилович Бобыль, начальник дорожно-строительного участка, занимавшегося строительством дороги Крестцы — Окуловка, сидел в своем кабинете, глядя прямо перед собой. Вообще-то кабинета как такового здесь не было, да он и не претендовал на это; но все же он был начальником. Поэтому у одной из комнат легкой перегородкой был отгорожен угол, в саму перегородку вставлена дверь, а у двери прибита черная с золотом табличка: «Начальник ДСУ», после чего стало все как у людей.