Заключительный период

— Не много, — согласился внезапно начальник и впервые посмотрел с каким-то осмысленным выражением. — Очень даже немного, — повторил он, словно тот факт, что это немного, доставлял ему удовольствие. — Это ведь только говорится так — уложить трубу. А знаете, как это выглядит на самом деле? Вас высаживают в степи. Потом подвозят бетонные кольца, песок и цемент, паклю и битум. Две лопаты и два лома. И бочку для воды. А вы должны вырыть основание, засыпать его гравием, утрамбовать гравий — знаете ручные трамбовки? Полтора пуда. Уложить кольца, плотно, впритык. Зацементировать изнутри. Забить паклей швы снаружи. Зацементировать снаружи. Обмазать битумом. Обернуть толем. Еще раз промазать битумом. — Он перевел дыхание. — Вот так. Да, вот еще, — вспомнил он. — Оголовки. Вы должны поставить оголовки. Сбить для них опалубку. Вырыть под оголовок фундамент — «зуб». На «зуб» поставить опалубку и сделать бутобетонный оголовок. И — последнее — сдать трубу. Работу принимаю я. За все это — сто рублей. — Он посмотрел на Зубова. — Ну?

— Ладно, — сказал тот.

А Юдин не отвечал. Папа Юдина был знаменитый профессор Юдин. Да, тот самый. Сейчас на глазах у Юдина-младшего отодвигались и исчезали пляжи Черного моря. Деньги ему были не нужны, и первым его побуждением было — уехать. Он уже было хотел сказать: «А я поеду», — но в тот самый момент, когда он хотел это сказать, он понял, что именно этого ответа и ждет от него лысый начальник. Юдин представил себе, как тот довольно улыбнется и скажет с этой своей улыбочкой: «Вот и хорошо».

— Ну? — спросил Зубов.

Юдин смотрел на начальника. Тот уже начал улыбаться.

— Не люблю, когда меня запугивают, — сказал Юдин, глядя на начальника. И сам улыбнулся. — Не люблю, когда меня пугают, — повторил он и еще шире улыбнулся, глядя начальнику прямо в лицо.

Зубов придержал Юдина за рукав.

— Спокойно, Толя, — сказал он.

Начальник смотрел на них обоих равнодушно-равнодушно.

— Как вам угодно, — сухо произнес он. — Я вас предупредил.

Вот так они и остались.

Они сняли угол у Ивана Громова, грузчика с автобазы, и спали на полу, на подостланной дорожке, укрываясь плащами. Внизу, под полом, находился курятник. Каждое утро, часа в четыре, верный петушиной солидарности, внизу взывал петух — рыжая стерва. Юдин скрипел зубами, шептал «убью гада», но петух, вероятно, все слышал и до поздней ночи не попадался на глаза, а под утро снова орал.

С едой было так: в магазине в изобилии водился плохо выпеченный хлеб и консервы одного сорта — «бобы в томате».

Они ели хлеб и бобы. Более того: они намазывали на хлеб маргогусалин, похожий на тавот, и ели его с бобами, запивая молоком. И ничего с ними не случалось. Юдин утверждал даже, что у Зубова округлились щеки. Хорошая или плохая, но это, конечно, была шутка.

При всем этом они работали.

Все, что начальник говорил им о трубах, оказалось правдой. Но о жаре начальник не сказал ни слова. Все два месяца жара не падала ниже тридцати градусов в тени. А они работали на солнце. На них оставались только плавки, животы у них ввалились, а ребра торчали. Они делали все: готовили основание, сыпали гравий и ломами двигали, двигали, двигали полуторатонные кольца, черт бы их побрал. Они ползали в трубе, заделывая стыки, и цементный раствор падал им на голову, застывая в волосах. Они катали сорокаведерную бочку метров двести до родника. И столько же обратно. Они хрипели, ругались, месили бетон, сколачивали доски, трамбовали грунт, пили молоко и снова брались за ломы, обливаясь потом. Они так привыкли к этой жизни, что порой уже не верили, будто может быть какая-то другая…

Но было в этой их жизни одно, к чему они так и не привыкли: почти каждую ночь Иван бил свою жену.

Тень росла и росла. Жара спадала. Зубов растолкал Юдина.

Им осталось отделать оголовки. Цементный раствор, конечно, высох. Юдин, еще сонный, взял ведро и потрусил к роднику. Зубов ломом крошил засохший раствор. Добавил цемента и песка. Потом они залили смесь водой и долго ворошили лопатами.

— Готов, — сказал наконец Юдин и взялся за мастерок.

Трубу они отделали на славу. Это была их четвертая труба. Последняя. Просто загляденье, а не труба. Ну и повозились они с ней… Но все, конец. Последний глянец наведен. Раствор высыхал на глазах. Наверху оголовка Юдин красиво выдавил: «Г. Зубов и А. Юдин». И дату поставил.

И вот это было действительно все. Несколько минут стояли они молча и смотрели на свою последнюю трубу. Когда еще в жизни им придется самим укладывать трубы? Возможно, что и никогда. Скоро они станут инженерами, а может быть, и главными инженерами. Но никогда они уже не скажут: вот это наша труба. И эта, и вот та — тоже. Здесь не было ничего, а теперь здесь наши трубы. Хотите — можете их потрогать.

Им было очень грустно.

Расстроенные, они легли на насыпь. Теперь оставалось только дождаться машины. Завтра утром они уедут. Конец.

— А как же Соня?