Заключительный период

Зубов сидел у приемника и с трудом удерживался от желания трахнуть кулаком по зеленому глазку. Он вообще не выносил фамильярности, а в нетрезвом виде — и подавно. Во всем остальном он был настроен вполне миролюбиво, даже размягченно. Выпитый спирт уже делал свое дело. Через полчаса Зубов с непривычки окончательно размяк, в голове у него возник нестройный шум, в ногах появилась приятная слабость, на сердце — нетвердый покой, подсказавший ему утешительный взгляд на происходящее: плевать на все. Кроме того, что-то произошло с его стальной волей, которую он пытался сделать такой на протяжении всей своей сознательной жизни.

Зубову от всего от этого стало жаль себя. Очень жаль. За столом продолжалось общее веселье, а он сидел у старого-престарого термогенераторного приемника, который начальник никак не соглашался заменить на транзистор. За спиной противно шаркали ноги — это Веденеев без конца танцевал с Мариной. Может быть, поэтому Зубову было так грустно.

«Ладно, — думал он, — ну и пусть». Дальше этого он почему-то долго не мог уйти. Бесконечное «ну и пусть» приобретало всеохватывающее значение. Потом появилось главное: «Ну и пусть ей на меня плевать. Но ведь я-то ее люблю! Так люблю, что живи она на каком-нибудь дурацком острове, все равно добрался бы до нее. И говорил, повторял бы: я тебя люблю! Конечно, не только эти слова… Но она рядом, не на острове, а сказать ей невозможно. Неужели же она не видит, ничего не чувствует?»

Нет, ничего она не видит. А где же знаменитое женское чутье, где хваленая интуиция? Почему, как только дело доходит до Зубова и его чувств, у людей начинает отказывать интуиция? А… может, она и не отказывает? При этой мысли Зубов начал застывать. Озноб его ударил… Да, да, верно, можно найти другое объяснение: интуиция у Марины работает. Может, интуиция подсказывает Марине: кажется, Зубов, этот на редкость неприглядный субъект, влюбился в тебя… В такую прекрасную, нежную девушку, как ты… Подсказывает, предположим, а что толку! Девушке важно не то, что кто-то ее любит, а то, любит ли кого-нибудь она сама. Вот что важнее всего. Шарк, шарк, шарк… Ритмично шаркают ноги за спиной у Зубова. «Щека к щеке» — так называется песня, которую поет Беллафонте, Гарри Беллафонте, знаменитый негритянский певец. «Cheek to Cheek!» — щека к щеке. Именно так, наверное, и танцуют у него за спиной Юрка с Мариной — щека к щеке. А он, Зубов, не обернется, нет…

От жалости к себе у Зубова на глазах слезы. Не обернусь. Не любит. И понятно — ну как его любить? Он, Зубов, и сам себе противен. И выпил-то совсем немного, а раскис. Вон Женя Шатько, начальник партии и Федя до сих пор пьют… Эх, шляпа! Так тебе, Зубов, и надо! Поделом.

Что это? Ничего, просто скрипнула дверь. В грохоте ударных инструментов, в тягучем гудении саксофонов он почти не слышен, слабый скрип двери, но Зубов подобрался, как еж: неужели этот тип уведет ее из комнаты и будет сейчас целовать где-нибудь в темном закутке, которых больше чем достаточно в этом просторном доме? Будет. Так именно и сделает. Ей-богу, еле удержишься, чтоб не заплакать…

Тут Зубов резко повернулся — маленький комочек мышц внутри, выйдя из ритма, сжался, а разжиматься отказывается. И боль такая, словно вонзили гвоздь.

Ничего не увидел Зубов, только два солнца в узковатых, ползущих к вискам прорезях. Два огромных черных солнца. Откуда же здесь Марина? А скрип двери? Значит, Юрка вышел один?

Все плывет, плывет… Зубов с усилием шевелит сухими губами. Пытается выдавить что-либо обидное. Что-нибудь вроде: «Вы решили наконец снизойти до беседы со мной?» Но вот — прикосновение холодной руки, быстрое, почти неощутимое. И зубовский запал уже исчез, только жалкая струйка сомнительного красноречия тщится вытечь из пересохших губ: «Я не нуждаюсь в милости…»

— Замолчи ты, ради бога. — Два солнца приближаются, сжигая то немногое, что еще осталось.

У Зубова начинает кружиться голова, словно он перекатался на карусели. Эх, упасть сейчас дурацкой своей рожей в эти ладони. Вместо этого он снова раскрывает рот:

— Марина!.. — Сказал и словно умер.

— Ты что, ненавидишь меня? — произносит из неведомых далей голос — Послушай…

— Ненавижу красивых женщин, — говорит Зубов, заикаясь. — Я просто должен ненавидеть их… в противном случае я должен был бы их любить. А ты… Ведь ты…

— Что я? — без слов спрашивают глаза напротив. Какие же они большие! Зубову казалось, больше они уже не могут быть — оказывается, могут.