Заколдованная душегрея

Но рана, видать, была не опасная. Десятник приказал – и вместе с оставшимся невредимым стрельцом они побежали следом за Гвоздем. А раненый кое-как встал сам и, пошатываясь, побрел следом.

Брел он медленно, опираясь о бердыш, и, видать, было ему худо.

– Ну, коли они сейчас на помощь позовут, будет тут весело, – сказала Настасья. – Надо поскорее выбираться… Коли Гвоздь к сараям бежал, стало быть, знал, что делает. Не иначе там какой-то лаз имеется… Федора Тимофеевна к соседке прямой дорожкой бегает… И узко там, видать, Гвоздь боялся, что, пока пролезать станет, как раз в спину бердышом получит.

– Дай-ка я погляжу, – предложил Данилка. – Я глазастый.

Он думал, что сумеет высмотреть щель или что иное – то, на что рассчитывал Гвоздь. А для того, чтобы понять замысел Гвоздя, нужно было хотя бы посмотреть, куда ведут его следы до того мига, пока его не заметили стрельцы.

На белом снегу следов было предостаточно – Гвоздь все-таки пробежал и туда, и обратно. Лунная ночь очень даже способствовала тому, чтобы в этом месиве разобраться, да только Данилка еще не умел.

Он не мог высовываться из-за подклета и смотрел, вытягивая шею и пытаясь наметить направление бега. Тут-то и привлекли его внимание странноватые следки.

Сперва Данилка не придал этим следам никакого значения – мало ли такого добра на снегу? Но было в них нечто неправильное…

Он пригляделся.

Они были не человечьи.

В общей путанице выделялись круглые ямки, как бы оставленные палкой или древком от бердыша. Но ни того и ни другого у Гвоздя не имелось…

Тут Данилка понял, что это за ямки, а заодно догадался, кого так остервенело преследовал Гвоздь.

– Настасьица! – воскликнул он. – А девка-то та! Помнишь? Девка-то – цела! Ушла! Успела!

– Тихо ты! – прикрикнула Настасья. – Ночь же – шепот слышно!

– Да вот же, вот! – приговаривал Данилка. – Вот же! Оттуда она бежала! Через подклет ушла! И к лазу!..

Точно – следы от посоха уводили куда-то за сарай.

– Жива она. Слышишь? Цела!

– Жива – это хорошо… – проговорила Настасья. – Ее-то Господь спас…

Она замолчала.

– Что ты, Настасьица? – спросил обеспокоенный Данилка, ведь следовало скрываться поскорее, а не стоять столбом.

– Это – видишь? – Настасья показала нож. – Вот за это я так отплачу – небо с овчинку покажется!

И она перекрестилась окровавленным ножом.

– Будешь стоять столбом – ни за что ты не отплатишь! – решительно заявил Данилка, видя, что девка сейчас малость не в своем уме. – Бежим, у нас же еще лошадь с санками есть! Удерем!

– Точно! – словно опомнившись, негромко воскликнула Настасья. – Держи-ка. Мне есть чем отбиться.

И тот самый нож, которым погубили ее жениха, вложила в руку Данилке.

– Пошли, – Данилка устремился было туда, куда скрылась спасенная девка.

– Не-ет, куманек, калиточкой вошли – калиточкой и выйдем. Да и шубу мою прихватить надо. Не бойся, отсюда мы хоть лошадь сразу найдем. А там еще плутать и плутать.

– На кой тебе лошадь?

– А вот увидишь.

Два тела лежали рядышком – здоровенный мужик (уж не Подхалюга ли?), загубленный Настасьей, и Юрашка – жених не жених, суженый не суженый.

Настасья на одно лишь мгновеньице возле него задержалась, больше не могла.

– Будет тебе панихида, свет… – только и прошептала.

Они прокрались, нагибаясь, вдоль забора, и у самой калитки выглянули. Гвоздь, как и следовало ожидать, лошади не нашел, а искать было некогда, он и припустил что есть духу, а стрельцы – за ним, вскрикивая заполошно и зовя товарищей. Только тот, что был ранен бердышом, стоял, держась за забор. Настасья легко толкнула его, и он, не поняв, откуда взялась рука, повалился.

Настасья с Данилкой проскочили в калитку и, взявшись за руки, побежали туда, куда Юрашка, царствие ему небесное, так предусмотрительно перепрятал лошадь.

– Ложись! – велела Настасья и взялась за вожжи.

И точно – санки были таковы, что седоку в них приходилось почти лежать, укрывшись полостью, а сидеть мог только кучер.

– Куда? – только и спросил, падая на войлок, Данилка.

– А на Кудыкину гору!..

* * *

У Никитских ворот шла возле костерка неторопливая беседа. Зимняя ночь длинная, с собой прихвачено все необходимое, чтобы ее скоротать, а тревоги никакой не предвидится. Не заявятся же татаре осаждать Москву в такое время года, да еще с такой стороны!

– Бог в помощь! – приветствовал их Стенька. – Погреться не пустите ли?

– А ты как сюда забрел, добрый человек? – прогудело из огромного тулупа, поднятый ворот которого торчал куда выше затылка, а спереди сходился так, что и бороде торчать было неоткуда.

– Служба! – И Стенька показал на свои буквы, «земля» и «юс», означавшие, что не шпынь ненадобный и не теребень кабацкая прибился к костру, а государев служилый человек, Земского приказу ярыга.

– Коли служба, так грейся!

Стенька, понятное дело, замерзнуть не успел, однако протянул руки к огню.

– Хорошо тут у вас, – мечтательно сказал он. – Сидите вон, беседуете, в тишине, в спокойствии. А тут набегаешься, словно бешеный пес!..

– Должность твоя такая, – посочувствовал пожилой стрелец, тоже в тулупе поверх шубы. – Дай-ка мы тебе нальем, у нас припасено.