Заколдованная земля

Он спускался вдоль гладкой стены и, медленно вращаясь, исчезал во мраке; и только виден был еще слабый свет его фонаря. Когда же веревка кончилась, мы молча держали ее еще несколько минут со стиснутыми зубами.

По истечении условленных десяти минут, мы стали вытаскивать Фелисьена наверх. Наконец, француз появился. Он был очень бледен. Мы вопросительно смотрели на него.

— Пустота, — сказал он. — Стены и на фут не сближаются между собою. Опустившись на сорок метров, я слышал среди мертвой тишины какой-то постоянный, едва различаемый шум. Вероятно, внизу течет вода. — Фелисьен отвязал веревку. — Я полагаю, что пропасть может быть глубиною до семи тысяч футов!..

Последняя слабая искра надежды погасла. Там, глубокоглубоко под нами, опочил славный Петер Гальберг. Он будет лежать там, зачарованный в кристальном дворце, спокойный и неприкосновенный, пока наверху здесь время будет идти равнодушным непрерывным ходом.

Никогда уже старая мать не увидит желанного лица, а его милая невеста в Рённе поседеет от ужасных воспоминаний, от которых каменеет сердце. Есть у него, у Петера Гальберга, там и товарищ, товарищ молчаливый, дивной верности, постоянный навеки: Стеффенс не оставит его в его немом ожидании! Так пусть же легко вам спится, славные, добрые друзья! А вскоре и мы будем лежать тихо на замерзшей равнине, в облаках, которые приходят из таинственных далей и уходят неизвестно куда. Тяжело разлучаться с вами, товарищи! Не хочется обращать саней передками на запад! Мысль отупела; пламень энергии чуть тлеет, готовый каждую минуту погаснуть!

Мы долго сидели на санях с опущенными головами. Я не знаю, сколько прошло часов, когда я почувствовал дуновение на своем лице. С беспокойством я оглянулся.

Холодный ветер рвал туманы и клубами гнал их мимо нас к западу. Край прояснялся. Открылось небо, тихое, бледно-голубое. Снег стал блестеть сильнее. Я ощутил заметное физическое облегчение при мысли, что наконец-то мы будем избавлены от душившего нас туманного покрова.

И вдруг я услыхал голос старого моряка. Голос спокойный, полный победной уверенности.

— Эге! земля на востоке! эге!

Я увидел Снеедорфа, как он, выпрямившись, с седыми, дико развевающимися по ветру волосами и бородой, вытянутой рукой показывает да восток.

Ветер очистил воздух от последних паров. Страна лежала перед нами при такой ясной атмосфере, какая только может быть в этих широтах. Бесконечная белая поверхность, пределом которой был один горизонт, какой мы ее видели, ежедневно, — исчезла.

Перед нами были горы. Впереди вздымались разбросанные, покрытые снегом зубцы их, укрепившиеся в поверхности ледяной равнины. Темные тучи висели в расселинах, а ветер рвал эти тучи и нёс их обрывки над нашими головами.

Мы смотрели, порой затаив дыхание и словно в страхе, на это мрачное, великолепное зрелище. Это был слишком внезапный выход из состояния полной безнадежности. Нас охватил восторг, детский восторг; мы кричали бессвязные слова, махали руками. Когда же я обернулся к Надежде, я увидел, что она закрыла лицо руками, а плечи ее сотрясались от рыданий.

XIV.

Что же там, за этими горами?

Возможно, что это только «нунатаки», верхушки гор, погребенных во льдах и образующих печальные оазисы в беспредельной ледяной Сахаре. Пояс их, насколько можно было видеть, тянулся к северу, а на юге загибался к востоку. Никогда прежде не находили «нунатаки» в такой отдаленности от берега.

Сердце билось у нас от сумасшедшей надежды. Мы должны во что бы то ни стало взойти на эти таинственные горы и оглядеть все, что только с них можно видеть.

И, несмотря на препятствия, мы двинемся в горам!

Чтобы дойти до них, мы должны пройти ледяным склоном, изборожденным трещинами и бороздами, прорезанным тысячами морщин и гребнями, острыми как нож.

Наши сани были усовершенствованными санями старых норвежцев; они лежат на широких, похожих на лыжи, полозьях, которые имеют то преимущество, что не врезаются в снег. Это были основательные сани из ясеневого дерева, прочные и легкие. На постройку их не было употреблено ни одного гвоздика; весь остов был перетянут крепкими струнами и кожаными ремнями, так как металлы, особенно сталь, становятся при суровой зиме на этих высоких равнинах хрупкими, как стекло.

В санях, к великому нашему несчастью, было положено мало провизии. Дюжина коробок с консервами, несколько коробок с гороховой мукой, коробка сухарей, ящик шоколада и банка варенья. Но был также ящик пеммикана, которого, в худшем случае, могло хватить на несколько недель.

Остальной багаж состоял из двух палаток, трех спальных мешков, запасной одежды, складной лодки, футляра с флагами, трех лопат, ящика с шестью ружьями, патронов, веревок, сигнальных ракет, лыж, одного топора и одной примусовой машинки с жестяной бутылью спирта. Все остальные наши вещи — научные инструменты, все оборудование исчезло с автомобилем в пропасти.

При ликовании и возгласах Фелисьена, появились его альбом и карандаши. Этого было достаточно для того, чтобы Фелисьен глядел в будущее с настроением, полным розовых надежд.