Заколдованная

Иногда Кириллиха обвиняла меня в совершенно чудовищных вещах. Например, что у нее крыша сарая поржавела, потому что я по ней лазил. После одного из таких несправедливых обвинений я решил насолить ей по-настоящему. У них были какие-то невероятные часы: каждый час так громко били, что в доме дребезжали стекла. По ночам я не раз вскакивал от страшного грохота. Однажды, когда Кириллины были на работе, я через открытое окно пробрался в их комнату и оборвал у часов гири. После этого Кириллиха закатила скандал на всю улицу, а потом потихоньку сломала мои удочки. Эта война продолжалась долго, до тех пор, пока я не повзрослел и не понял, что лучшей местью является молчаливое презрение.

Со временем Кириллиха восстановила против себя всю улицу. Особенно ее не выносил дядя Федя — за то, что она называла его «горьким подзаборным пьяницей». Как-то дядя Федя сказал:

— Убить ее мало!

Я не помню, в связи с чем он это сказал, но помню точно — тут же предложил свою помощь.

Больше всех от Кириллихи доставалось ее мужу — отставному офицеру, тучному мужчине с седыми усами. По слухам, он не раз собирался уйти от сварливой жены, но «не хватало духа»… Он все время менял профессии, но не потому, что не мог найти работу по душе, а потому, что был мастер на все руки — умел плотничать и столярничать, отлично разбирался в технике. Как-то ему привезли старый, сломанный мотоцикл, который даже в мастерской отказались чинить, а он посидел над ним два вечера и починил. Очевидно, со своими способностями он быстро достигал мастерства в любой работе, а достигнув, терял к ней всякий интерес, и ему не терпелось заняться чем-нибудь другим. Сам он объяснял это так:

— Это все трамплинчики. У меня чешутся руки по настоящей работе, по чему-нибудь существенному. Мужчина создан для созидания. А некоторые думают, — он показал глазами на жену, — для того, чтобы развлекать женщин.

Одно время он работал дегустатором на чаеразвесочной фабрике. Устроился туда временно, «пока не подвернулось чего-либо подходящего».

— Поработаю с месячишко, — оповестил нас, — а там посмотрим. Я в юности жил на Кавказе и научился разбираться в чае. И подумал: «А почему не использовать свои знания?».

Но на фабрике он задержался — в него там вцепились руками и ногами, ведь в городе оказалось всего два специалиста в области чая: рафинированная девица с выпученными глазами и наш небезызвестный Кириллин; их называли «совет носов» — они нюхали разные сорта чая, смотрели их на цвет, пробовали на вкус; «хороший букет» или «терпкий букет» — бормотали и ставили каждому чаю отметки — я не раз был свидетелем этого священнодействия.

Каждому из жильцов нашего дома Кириллин составил индивидуальный рецепт чая, соответствующий пристрастиям и возможностям организма того или иного жильца. По сути дела Кириллин являлся домашним доктором, ведь давно подмечено — чай заменяет лекарства.

По утрам Кириллин долго булькал и крякал у рукомойника, потом выходил на кухню, потягивался и басил:

— Что-то сегодня хочется приключений! — подмигивал нашей соседке, у которой были кошки, и открыто делал жест, пытаясь ее обнять, начисто забыв свою заповедь «для чего создан мужчина».

— Вы заходите слишком далеко! — бормотала женщина, отстраняясь и краснея.

— С ума можно сойти! — восклицала Кириллиха и возмущенная уходила в комнату.

Женщина, которая имела кошек, была красивой брюнеткой с гладкой прической. Ее звали Олимпиадой Васильевной, а мы, дети, просто — тетя Липа. Она работала учетчицей на хлебозаводе и отличалась крайней рассеянностью: все время что-то теряла. Например, перчатки — она не успевала их покупать. Как-то купила десять тарелок, но домой принесла только одну.

Тетя Липа держала двух кошек, которые, как ни следила за ними хозяйка, были редкостными грязнулями; под лестницей для них стояла коробка, которую женщина называла «ночная ваза», но кошки ни разу не использовали ее по назначению и гадили где попало (эта зоологическая аномалия выводила Кириллиху из себя — она визжала от ужаса).