Заколдованный круг

Нурбю делал вид, будто ему все это не по душе.

— М-да, — говорил он. — Н-нет, — говорил он. Рассказывают, гадюка, бывает, лежит себе тихо-тихо, а заставляет трясогузку прямо к ней в пасть прыгнуть. Так же и здесь было: Нурбю юлил и увертывался, словно отползал, а Шённе словно прыгал следом.

— Так видишь ли, Шённе, это ведь только слухи, — сказал Нурбю.

Однако, слухи там или не слухи, Шённе хочет продать лес.

— М-да, но высшей цены я, видишь ли, дать тебе не могу, — сказал Нурбю. — Я на свою ответственность покупаю, барон мне этого не поручал. А ты знаешь, он свои далеры крепко держит.

Остальные двое следили за разговором. Они были слегка пьяны и о том, что произошло, вспоминали потом несколько по-разному.

Но одно они запомнили одинаково: перед самым рассветом Нурбю и Шённе подписали договор «о продаже леса, принадлежащего мне, Шённе Тустенсену Стрёму, расположенного между ручьем Леpфаллсбеккен и северной речкой Твиллинго, размером 2000, прописью две тысячи, молов, мне, Хансу Павельсену Нурбю, за сумму 200, прописью двести, далеров, первая половина которых уплачивается наличными, а вторая — в течение года, считая с сего дня».

Они аккуратно и ровно вывели свои подписи, и Нурбю вручил Шённе эту сотню далеров — и тут в горницу влетела бледная как смерть служанка.

— Анна-то! — едва выговорила она. — Вроде помирает!

Нурбю быстро поднялся со скамьи и пошел за служанкой. Он долго не возвращался, и они слышали хрипение, вздохи и стоны, доносившиеся из соседней комнаты. Что-то упало там на пол. Взошло солнце, лучи его заглянули в окна на восточной стене и осветили стол с бутылками и рюмками, лужицами пива, рассыпанным повсюду табачным пеплом и лежащую посреди всего этого скрипку. И у Флатебю, и у Нурсета слегка кружилась голова, они чувствовали себя вконец измученными. «Уродец», — подумал Нурсет, глядя на Аннерса Флатебю, на его лицо, заросшее рыжей щетиной, подсвеченной солнцем, на его красные, словно вываренные глаза. «Цыган», — подумал Флатебю, глядя на темные волосы и колючую щетину Нурсета.

Шённе витал в своем мире, глаза его ничего не видели, он невнятно бормотал что-то, уставясь в воздух и перебирая бумажные далеры, зажатые в кулак.

Нурбю вернулся в горницу — с виду такой же трезвый, как накануне, хотя всю ночь пил наравне с остальными.

— А, ничего особенного. Анна задыхаться стала, — сказал он. И повернувшись в дверях, позвал служанку — Надо обмыть покупку. Да и печка прогорела.

Когда девушка принесла дров, он крикнул:

— Кофейник поставь. Будем сегодня кофе пить. И завтрак получше приготовь. Селедки дай! И мяса вяленого! И свинины копченой поджарь! Да побыстрей — Анна пока без тебя обойдется.

После завтрака стали играть в карты. Предложил это Флатебю: сотня далеров в кармане у Шённе не давала ему покоя, у него просто руки чесались.

Будь у Шённе хоть капля ума, он сейчас же отправился бы домой. И без того нелегко было бы рассказать жене, что он натворил. Но он вроде растерял последние остатки соображения. Никуда он не пошел и стал делать, что ему говорили.

Они просидели за картами несколько часов и выиграли у Шённе первые пятьдесят далеров. Тут Нурбю сказал, что, пожалуй, надо сделать перерыв. Двое остальных поняли: ему не хочется, чтобы они совсем уж обобрали Шённе. И так неплохо. У Аннерса Флатебю, который всегда здорово играл в карты, лежало теперь в кармане сорок далеров. Он потихоньку стал считать на пальцах: сотня далеров уже не казалась ему таким огромным долгом. Ему вдруг ужасно захотелось выложить Хансу Нурбю начистоту все, что он о нем думает.

Шённе совсем обмяк — волосы падали ему на глаза, усталое лицо было в грязных полосах, а глаза под опухшими веками казались узкими щелочками. Наверное, он начал понимать, что с ним приключилось сегодня ночью. Две тысячи молов лесу — и две сотни далеров, или даже нет, полторы сотни.

Ханс Нурбю отлучился во двор, как он сказал, на минутку. Троица тем временем задремала — Флатебю на стуле, Нурсет на другом конце стола, а Шённе вытянулся на кровати в углу.

Нурбю вышел проверить, все ли его люди работают и не ленятся ли они сегодня. Все было в порядке: люди знали Нурбю, и он остался доволен тем, что увидел.

И у него глаза слегка покраснели. Немытое лицо заросло светлой жесткой щетиной. Вид, конечно, не праздничный, ничего не скажешь. Но он был бодр, свеж и весел. Чтобы водка его взяла, пить ему надо было дней пять-шесть подряд, не меньше.

Вернувшись, он рассказал, что видел, как жених, этот телемаркец Ховард, проехал верхом со своим братом, Ермюнном — так, кажется, его зовут. Видно, хотел показать дорогу в главный приход, к большаку.

Аннерс Флатебю проснулся на своем стуле. Ему приснилось, будто он выложил Нурбю все начистоту, и он перепугался: уж не говорил ли он во сне? Не похоже, однако, — вид у Нурбю мирный. К тому же он только что вошел.

Но Ховард, этот барин новый — Флатебю вдруг обозлился на непрошеного чужака.