Заколдованный участок

– Никакого сеанса не будет! Меня просто попросили сказать, что вышла ошибка. Считают, что объявлен какой-то конкурс. И будто бы в жюри даже я. Даю вам честное слово: я про это даже не слышал! И Вадика туда записали, а он тоже ни сном ни духом, как говорится!

– Фотоаппарат у меня взяли! – крикнул Вадик. – Я не обвиняю никого, но у меня это профессиональная вещь, имейте совесть!

– И Зою Павловну присоединили тоже, – продолжал Нестеров.

– А я и не отказываюсь!

– От чего не отказываешься, Зоя Павловна? – спросил ее Андрей Ильич. – Тебе разве кто задание давал? Скажи прямо! Не давал!

– Она без всякого задания головой крутит. Всю жизнь! – крикнула Липкина.

В зале послышался ропот.

Лев Ильич встал и поднял руку:

– Тихо! Александр Юрьевич говорит вам чистую правду! И кто это придумал вообще? Деньгами награждать – за что?

– А Желтякова за что наградили? – спросила Савичева.

– Это единичный случай!

Вскочила Вера Мурзина:

– А мы и не говорим, что всем! Кто выпивал и в драку лез, как некоторые, этих снять без разговоров! А дать тем, у кого никаких замечаний!

– Ага. И кто вообще неделю назад приехал, – сказала в ее адрес Сущева.

– Я неделю, может, живу, но честно! А кто-то, может, или всю жизнь в навозе пьяный валялся, или ведет себя...

И вдруг ее голос исчез вместе с нею самой. Дело в том, что Мурзин резко дернул ее за руку, и она плюхнулась на место.

– Ты чего?

– Сиди! – приказал ей Мурзин с небывалой строгостью.

– Саша...

– Сиди и молчи, я сказал! Позоришь меня...

– Тихо! О чем шумим, всё вам объяснили же! – кричал Андрей Ильич.

Липкина, подняв руку, встала и горячо заявила:

– Прошу слова! Говорю как сельская интеллигентка. Как заслуженная учительница Российской Федерации. Андрей Ильич, Лев Ильич! Вы народу мозги не пудрите! Я педагогом сорок пять лет была и знаю: если человек старался, надо его отметить! Вот и всё!

– Кого отметить, вот вопрос! – подала голос Даша.

– А то получится – зря старались? – поддержал жену Колька.

– Кто старался, а кто вообще мучился! – поправил Савичев.

Поднялся невообразимый шум. Братья Шаровы что-то кричали, их никто не слушал. Нестеров торчал посреди сцены. Было ощущение, что люди обращаются именно к нему.

Он поднял руку.

Постепенно все умолкли.

Нестеров, оглянувшись на начальство, сказал:

– Мы тут посоветовались. Действительно, раз уж вышло недоразумение, надо его как-то ликвидировать. Но кого-то выделить нельзя, потому что все жили фактически хорошо и правильно. Поэтому мы решили: каждому к зарплате и пенсии выдать по сто рублей!

Юлюкин было дернулся, ужаленный таким безответственным отношением к финансам, но Лев Ильич осадил его взглядом: сейчас не время!

– Маловато будет! – крикнул Микишин.

– Зато всем! Я считаю, правильно! – поддержал Клюквин, который, честно говоря, и на это не рассчитывал.

– И ничего правильного! – не согласилась Да– ша. – Для одного были бы деньги, а всем – только дразнить!

Колька в этот момент вдруг не только не поддержал жену, а выступил против:

– Ага, конечно! Чтобы этого одного все ненавидели? Потому что ясное дело же: если бы кто-то один получил, на него бы все другие озлились! Что, не так? Сами себя не знаете, что ли?

Все молчали.

Что было, как и всегда, знаком согласия.

После чего народ стал дружелюбно расходиться.

22

Народ стал расходиться, а Нестеров медлил. Что и говорить, он был горд собой. Попасть впервые в село (а он до этого был наскоками, наездами, не больше дня), не знать и не представлять, что есть такое собственный коренной русский народ, – и так понять и постичь его, так суметь направить его настроения, повести за собой и привести к согласию быстрее, чем это могло местное начальство, если вообще могло – этим нельзя было не гордиться. Какой бы ни были мы тонкой и сложной душевной организации, а есть в нас нечто простое, обычное, и оно тоже просит своей доли. Поэтому Нестеров ожидал, что его поблагодарят в теплых словах, пожмут руку и добавят, быть может, что-то пусть по-деревенски неказистое, зато от сердца. Вроде: мы-то думали, что ты вона как, а ты, значит, получается, совсем по-другому, эхма, ошиблись! Но никто не поблагодарил его в теплых словах, не пожал руку и не добавил неказисто, но от сердца, что, дескать, мы-то думали... а ты вона как... эхма, ошиблись... Братья Шаровы и Юлюкин, словно забыв о нем, обсуждали деловую сторону вопроса. Расходящаяся публика тоже не обращала уже на Нестерова внимания.

И Нестеров огорчился, но огорчился с вечной усмешкой интеллигента: а чего от вас ждать? Как были вы темный и неблагодарный народ, так и остались. Я-то что тут делаю? – в очередной раз спросил себя Нестеров, имея в виду не конкретные причины, они-то у него как раз были, а причины серьезные, душевные. Потому что, как известно, если мы где находимся по душе, то нам неважно, есть ли для этого причина, а если душа не лежит, можем сорваться и уехать, хоть бы у нас было сто конкретных и даже насущных причин остаться.

И еще один человек сильно расстраивался в этот вечер: Савичев.

В компании мужиков он поднимал стакан за стаканом, качал головой и сокрушенно повторял: