Заколдуй меня

Вдали от берега небольшой, сколоченный внакрой катер синего цвета прокладывал путь среди белых гребней. Рубка рулевого — нехитрое сооружение из досок и навеса — напоминала будку часового. «Надо же слепить такое!» — подумал Ник.

Досада расшевелила его, и он, вернувшись к шкафу, развесил всю одежду и положил на полку возле раковины бритву.

Потом опять подошел к окну, обнаружив, что катер, подошедший к северной оконечности бухты, почти скрылся за изгибом береговой линии. Нос катера опускался все ниже, при этом, казалось, не перемещаясь вперед, и в конце концов исчез.

Ник прилег на кровать. Его снова охватила апатия и одновременно раздражение от необходимости ждать, ничего не предпринимая. Хотелось прогуляться. Вообще хотелось очутиться где-то еще: в другом городе и в другое время. Но приходилось ждать.

Он пролежал так часа два, в сгущавшихся сумерках, прислушиваясь, как ветер порывами налетает на угол здания, пронзительно завывая на высокой ноте — как посвистывают в открытом море снасти корабля, — а потом уснул.

Во сне они все уселись в круг. Он помнил то место — комната, похожая на чердак, со множеством диванных подушек и низкой кроватью, кухня, отделенная занавеской; но так и не вспомнил, чья это квартира. Они пустили по кругу сигарету с марихуаной, правда, во сне сигарета представлялась просто бумажным свертком. Каждый разворачивал один слой и читал содержащееся там послание — это была сигарета с предначертанием судьбы.

Чей-то голос произнес: «Быть может, именно в этот момент умирает любимый мной человек».

Во сне он знал, кто это сказал. Но, проснувшись от телефонного звонка, сразу же забыл.

— Ник? Николас? — спросил Зено.

А ветер все завывал. В сумеречном свете возникала иллюзия, что предметы украдкой двигаются, застывая на месте, когда он задерживал на них взгляд.

— Ник?

Если бы в торшере возле кровати была лампочка, то от его взгляда она бы перегорела. Ник прижимал трубку к уху, не в силах вымолвить ни слова, будто актер, окаменевший, когда надо произнести реплику.

— Ник...

Их семеро, усевшихся в круг. Освещенная солнцем комната, игра в «самое страшное». Три женщины и четверо мужчин.

— Кто это? — спросил Ник.

— Ник, — произнес голос еле слышно, — я думал, ты разыщешь меня. Я думал, ты придешь.

— Сэм? — Голос Ника зазвучал пронзительно, предостерегающе. — Сэм, это ты?

Звонивший сообщил ему адрес, объяснил, как добраться до места и предупредил:

— Никому ничего не рассказывай.

— Хорошо.

— Ты называл кому-нибудь этот город? Или ту часть страны, где он расположен?

— Нет.

— Это наша с тобой тайна.

— Да.

— Наша тайна, — повторил голос. — Сейчас и навеки...

* * *

Ник рассеянно слушал гудки в трубке. Потом положил ее на рычаг. Сумерки все сгущались, и оптический обман продолжался.

Ваза проехала по поверхности комода и, покачнувшись, вернулась обратно. Неясные очертания мелькали на экране выключенного телевизора. Окружающий мир вдруг подступил совсем близко и стал слишком опасным. Наполнился призраками и тайнами, ложью и несчастьями.

* * *

...На улице его обдало теплым ветром, несущим с собой водяные брызги. Пройдя с сотню ярдов вдоль дамбы, он стал взбираться по холму, ведущему в город. Стоило уйти с побережья — и места начинались совершенно безликие. Узкие улочки, маленькие лавки, дома, отстроенные, видимо, в сороковых — пятидесятых годах, безнадежно устаревшие, за исключением двух приземистых зданий, с грязными серыми фасадами и тускло освещенными лестничными площадками.

Ближе к вершине холма дорога поворачивала вправо, чуть ниже гребня стояли, на большом расстоянии друг от друга, несколько домов. Ник взбирался по холму, обнаружив узкую тропинку со ступеньками, — так ему и объясняли. Вообще-то говоря, подъем был не очень крутой, но Ник задыхался. В нем, пару месяцев до того отметившем свое сорокалетие, было около двадцати фунтов лишнего веса, а его физические упражнения ограничивались тем, что он доходил до автомобиля пешком.

Ресницы слиплись от пота; пройдя тропинку до конца, он оглянулся — городские огни расплывались, лучи, расходящиеся от них, пульсировали, напоминая северное сияние. Вытерев лицо рукавом, он взобрался на следующий уступ, оказавшись на гребне холма.

Он двинулся через поле, увязая ногами в жирном черноземе. Без сомнения, он шел точно так, как ему объяснили, но здесь не было ни улиц, ни домов. Пройдя к ограде из колючей проволоки, он потоптался на месте в растерянности, не зная, что делать дальше. Он по-прежнему видел огни вдоль набережной, но здесь, на холме, все было погружено во мрак.

«Дьюэр-стрит, — втолковывал ему голос, — дом сорок девять».