Закон

Шло время, все усложнялось, управляющие и доверенные лица дона Чезаре обкрадывали его со все большим размахом. А он закрывал на это глаза; в отличие от местных богатеев, проводивших чуть ли не половину года в Риме или за границей, потребности его были более чем ограниченны. На охоту и древности ему и так хватало с избытком. Рабочим, занятым на раскопках, и семьям своих любовниц он платил маслом и зерном: эти продукты он получал в качестве оброка со своих арендаторов. Обесчещенные девушки довольствовались какой-нибудь безделицей и гордым сознанием, что честно кормят свои семьи. Пусть дона Чезаре безбожно обкрадывали, жил он в свое удовольствие. Хотя его и обкрадывали, но он пользовался всеобщим уважением, потому что все знали, что он знает, что его обкрадывают, стало быть, он не простофиля какой-нибудь, а просто человек великодушный; время от времени дон Чезаре прогонял с позором кого-нибудь из своих управляющих - первого подвернувшегося под руку, - просто чтобы поддержать установившуюся репутацию; и изгнанный управитель занимал свое место среди безработных, подпиравших стены на Главной площади в Порто-Манакоре.

В XVII веке дворец в Калалунге был обыкновенной маслобойней, предки дона Чезаре в ту пору давили оливки для всей округи и зарабатывали на этом деле так хорошо, что постепенно скупили одно за другим все поместья своих клиентов. Здание было огромное, с точки зрения архитектуры куда менее благородное, чем вилла в низине, построенная в 20-х годах прошлого столетия, с колоннадой по тогдашней моде. Калалунгский дворец стоял в верхней части города на маленькой площади, между строгой романской церковью и соседними домами, которые в прежнее время, когда Калалунга была еще центром местной торговли, принадлежали купцам. Уже давно были заброшены помещавшиеся в подвальном этаже прессы с каменными жерновами, уже давно дельцы построили на новой площади, в нижней части города, механическую маслобойку, работавшую от дизель-мотора. В нежилых помещениях первого этажа дворца стояли в ряд пустые глиняные кувшины для оливкового масла вместимостью пятьдесят литров каждый, и дон Чезаре, когда ему доводилось бывать в своем родовом гнезде, величал их "статуями своих предков". А в самом дворце - три жилых этажа, гостиные в венецианском стиле, столовая в стиле английском, спальни в стиле французском, а с чердака можно было попасть прямо на колоколенку, возвышавшуюся над всей округой.

Каждый год за несколько дней до прибытия дона Чезаре управители его угодий отряжали своих жен, дочерей и сестер прибрать дворец. С кресел снимали чехлы, мыли, мели, стирали пыль; родственники управителей, их друзья и друзья их друзей приходили полюбоваться дворцом и охали над каждым креслом; особенно же восхищала их гостиная, обставленная в неаполитанском стиле XVIII века, увешанная огромными зеркалами в золоченых деревянных рамах и уставленная, сообразно тогдашней моде на все восточное, деревянными китайскими божками в человеческий рост. (Богатые неаполитанцы подражали французским генеральным откупщикам, только все это в более крупных масштабах, в соответствии с размерами своих дворцов.) Отсюда-то, из этой гостиной, и велел перевезти дон Чезаре после смерти отца на виллу в низину свое любимое кресло.

Те две недели, что дон Чезаре проводит ежегодно в своем дворце, он принимает родню, отпрысков младших ветвей, которые или ничего не получили по наследству, или получили лишь небольшие наделы, - в основном это адвокаты, учителя, врачи, аптекари, но почему-то больше всего среди них адвокатов. Они съезжаются в Калалунгу из соседних городков со всеми чадами и домочадцами. Дон Чезаре принимает их в большой венецианской гостиной, куда по его приказу перетаскивают для него на сей раз английское кресло; все прочие рассаживаются на неудобных стульях крашеного дерева с прямой жесткой спинкой, исключение делается лишь для какой-нибудь племянницы или внучатой племянницы - если, конечно, попадется хорошенькая, - тогда ее усаживают на скамеечку у ног хозяина.

Первое время после смерти отца, когда все они твердо решили, что дон Чезаре уже никогда не женится, а значит, никому не возбраняется рассчитывать попасть в наследники, он любил позабавиться раболепством своей родни. Крупного фашистского чиновника заставлял пересказывать все сплетни его партии, расспрашивал о махинациях Чиано, о постельных делах Муссолини и каждую фразу рассказчика пересыпал отборными южными ругательствами. А ханжей заставлял богохульствовать.

- Когда же вы, тетушка, мне ту монашенку приведете? Признайтесь, вам лестно было бы знать, что я наставил рога самому Святому духу!

- Да, дорогой племянник.

- Признайтесь же, вам было бы лестно...

- Было бы лестно, дорогой племянник.

- Лестно знать, что я наставил рога самому Святому духу, - не отставал племянник.

- Знать, что вы наставили рога...

- Наставил рога самому Святому духу, - упорствовал он.

- Наставили рога самому Святому духу, - послушно повторяла за ним ханжа.

Вся сцена шла под оглушительный хохот присутствующих.