Закон «Бритвы»

И потому я продолжал все глубже просовывать руку с зажатым в ней обрывком плаща вглубь осклизлой, вонючей глотки. А когда тварь попыталась рвануться назад, чтобы высвободиться, я со всей дури воткнул ей в череп «Бритву», прям в макушку, и таким образом зафиксировал башку монстра намертво. Видно было, как моментально вздулись вокруг моего ножа костяные бугры – быстро регенерирующее тело пыталось залечить рану. Но как ее залечишь, когда в ней торчит клинок в полтора дециметра длиной, откованный из редчайшего артефакта? Потому те бугры лишь плотнее зафиксировали «Бритву» в ране, а я лишь продолжал давить обеими руками изо всех оставшихся сил…

Страшно это, когда глаза противника, находящиеся в нескольких сантиметрах от твоего лица, начинают наливаться кровью и вылезать из орбит. Душить так, как делал это я, – это даже не ножом убивать. Это гораздо страшнее. Ты своими руками, своим телом ощущаешь все – и дрожь погибающей плоти, и ручьи ледяного пота, стекающего по перекошенной морде твари тебе на плечи, и вонь от дерьма и мочи, хлещущей из умирающего тела… Ничего необычного, рефлекс такой у любого тяжело раненного или агонизирующего создания – освободиться от всего лишнего, дабы ничто не мешало бороться за жизнь до последнего.

А потом начались судороги. Тварь корежило и возило по полу вместе со мной, но я не разжимал хватку, понимая – если отпущу, то мне точно конец. А так, пока монстр давится вонючей тряпкой и моей рукой, не в силах сомкнуть челюсти, у меня есть шанс. Один, совсем небольшой, но есть. Главное сейчас – не разомкнуть руки…

Она била хвостом, драла когтями мой броник, пару раз хорошо приложила меня о бетонный пол, в последнем рывке изогнула шею под немыслимым углом – и, наконец, упав, забилась словно под током. Но это уже не было осознанной реакцией. Так умирает любое тело, разгоряченное борьбой за жизнь. Это нормально.

Наверное, на какое-то непродолжительное время я отключился после того, как монстр перестал сокращаться и вытянулся, наконец-то превратившись в самый обыкновенный труп. Потому что я словно ото сна очнулся, когда услышал голос над головой:

– Браво, молодой человек, брависсимо! Убить фактически голыми руками саморегенерирующуюся морфу, высшее достижение генной инженерии, – это действительно настоящий подвиг! Похоже, господин Кречетов, создавая своего идеального воина, упустил одну деталь: не нужно было копировать систему дыхания у человека, который может умереть, подавившись долькой апельсина.

Я с усилием поднял голову.

Надо мной стоял академик Захаров. Он был весь в кровище – волосы, лицо, руки, халат, который совсем недавно был белым. Образ дополняла оторванная голова, которую академик небрежно держал за волосы – причем, что странно, живая голова. Тоже в крови, с лицом, перекошенным от ярости, но я, кажется, все же узнал это лицо…

Помимо того, что ученый своим видом напоминал начинающего мясника, которому впервые поручили зарезать свинью, он вообще выглядел странно. Плечи широкие, ростом повыше, глаза горят безумным огнем, что на окровавленном лице выглядело довольно устрашающе. Да и голова, которую академик небрежно держал в руке, дополняла образ – моргала, скрипела зубами, шевелила губами, будто пыталась что-то сказать, но без легких у нее это получалось неважно.

Я вытащил руку из пасти задушенной морфы, поднялся на ноги. Думаю, выглядел я сейчас не лучше Захарова – в разорванной одежде, весь в слюнях твари, которую только что убил. Когда вставал, из броника, располосованного когтями морфы, бронепластина на пол вывалилась, звякнула, ударившись о пол, и этот довольно обыденный звук словно вернул меня в реальность. Осознание пришло, что окровавленный ученый мне не мерещится и все это происходит на самом деле.

– Рад, что вам понравилось, – буркнул я.

– Могу сказать, что вы меня спасли, – с долей патетики в голосе произнес Захаров. – Пожалуй, за мной теперь пресловутый Долг Жизни, о котором так любят говорить в Зоне. Буду ждать, когда мне представится возможность отплатить вам той же монетой.

– Бросьте, – скривился я. – Это все условности. Моя жизнь не настолько ценный хабар, чтобы ее спасать. Но если так хочется, вы можете рассчитаться прямо сейчас, не откладывая благодарность на неопределенный срок.

– Это как же? – Академик удивленно поднял брови, слипшиеся в две кровавые полоски.

– Отдайте мне то, что у вас лежит на пульте и вон в том приборе, и разойдемся довольные друг другом.

Ученый бросил взгляд через плечо, поджал губы.

– А вы умеете просить, молодой человек, – процедил он сквозь зубы (и куда только восторженная патетика делась?). – Эти десять артефактов, пожалуй, самый ценный клад, который когда-либо был найден во всех Зонах планеты. Но в то же время моя жизнь и свобода сто́ят намного дороже, потому забирайте свой приз – и до свидания. Я найду другой способ оживить своих морф.

Я покачал головой.

– Это не все, господин академик. Я не уйду, пока вы при мне не уничтожите всех тварей, которые лежат в автоклавах. Их нельзя выпускать наружу.

– Почему же, интересно? – прищурился ученый.