Закон души

— У, радиаторная пробка, подождь! Проучу! — проревел Михаил и подступил к Чурляеву: — Слазь! Выкину! Живо!

Чурляев хотел поднять со дна кузова складное удилище, но Михаил придавил его сапогом. Затрещали, ломаясь, бамбуковые коленья. Затем он сорвал с Чурляева кепку и выбросил за борт. Она еще не успела упасть на землю, а Кеша уже подскочил к кабине, ожесточенно забарабанил в накалившийся верх. Всех сильно качнуло вперед. Михаил торкнулся массивным задом на скамью.

Кеша спрыгнул на дорогу. Когда он снял кепку с татарника, на который она наделась, и ухватился за борт, Михаил вскочил, чтобы не пустить его в кузов, но мы с Чурляевым загородили Михаилу путь.

— Садись, гнусная ты душа! — крикнул на Михаила Чурляев.

Он стоял перед этим пьяным дылдой, широко расставив ноги; казалось, они намертво приросли к доскам и ничто теперь не сдвинет его с места.

— Ах ты, щелчок! — Михаил размахнулся, но Николай поймал его за руку.

— Михаилушка, брось. Ты в два счета смелешь их. Ты — жернов, они — зерна, зернышки.

— Двое дерутся, третий не мешай, — сказал юноша, голый по пояс.

Девушки в шелковых платьях — по голубому белые астры — обернулись к нему. В глазах — укор. Он рассмеялся и дернул среднюю за поля шляпы.

— Поездка без приключений — каша без масла.

— Посадили на беду, — буркнул мужчина в соломенной фуражке.

— Не вини зря людей, Ларя, — возразила ему жена.

Шофер вскочил на проколотое колесо и пригрозил Михаилу:

— Будешь смутьянничать, не поеду дальше.

— Ладно уж, езжай, пробка радиаторная. В совхоз. Понял? У, шайка-лейка! — Михаил победоносно оглядел всех и сел.

Дугач подогнал полуторку к водонапорной башне. Красная, поблескивающая узкими полосками окон, она высилась в центре совхоза. В нижней части торчала толстая труба, из которой падали, сплетаясь в воздухе, тонкие струйки. Сердито посвистывая, гогоча, ударяя друг друга крыльями, лезли под эти струйки гуси. Вожак, старый, жирный, стоял на одной лапе, сонно поглядывал синим глазом на стаю.

Михаил побежал к башне. Гуси брызнули в разные стороны. Он обхватил губами конец трубы и повернул вентиль. Вода тяжело ударила ему в рот, свистнула тугими косицами вверх. Он захлебнулся, отпрыгнул от крана. Потом, кашляя и ругаясь, пошел к магазину, возле которого стояла огромная бочка; из нее клубился дым. Михаил заглянул в бочку, приподнял ее и вытряхнул оттуда двух мальчишек.

— Мерзавцы! Табачники! Губы оборву!

Мальчишки вскочили и пустились наутек через площадь, поросшую подорожником.

Чурляев, Кеша и я сели в холодок башни. По-вечернему длинная тень ее комкалась на лопухах, горбилась на огромной кабельной катушке, сгибалась на заборе, за которым серебрели цистерны с горючим.

Чурляев был печален. Он приставил подошвы ботинок, одну к другой и в зазор между ними бросал камушки. Кеша рыл ножом лунку и так сдавленно вздыхал, как вздыхают, когда за кого-то мучительно стыдно. А мне казалось, что и вчера, и сегодня я испытывал чувство, подобное теперешнему: смрадное, как охваченный огнем лес. А было ведь иначе. Много красивого вошло в душу, пока был на рыбалке: густой вяз на обрыве, утопивший свинцово-красные корни в омуте; девушка, что галопом промчалась на саврасом жеребце через дол, запластанный зеленым туманом; стук дятла, звонкими каплями падавший в безмолвие рассвета; голубая при лунном свете рябь бочажины. Хотелось привезти все это домой, в каменный, пропитанный дымом город как великую радость. Но что осталось от нее?.. Лучше бы идти пешком, чем ехать на этой расхлябанной машине.

— Гляди, — толкнул меня локтем Кеша.

К полуторке, кузов которой был перекошен домкратом, приближались Михаил и милиционер.

— У него. — Михаил указал пальцем на Чурляева.

Милиционер щелкнул каблуками, козырнул.

— Извините, очень извините. Гражданин подозрение имеет. Прошу документы. Паспорт есть — хорошо. Нет — военный билет. Нет — профсоюзный. Нет — задержим.

Чурляев вынул из нагрудного кармана темно-красную книжечку, раскрыл ее и положил на ладонь милиционера. Тот поднес документ к раскосым глазам, начал медленно шевелить губами. Михаил заглянул через плечо милиционера, и щеки его как бы выцвели.

Милиционер захлопнул, удостоверение.

— Извините, очень извините, товарищ депутат. Долг, — козырнул и отправился восвояси.

Михаил сбегал к машине, что-то сказал Николаю. Минутой позже он уже сидел возле Чурляева.

— Депутат! Здорово! Сказал бы — документы бы не пришлось. Сердишься? Зря. Народ выбрал — не гордись, не зазнавайся. Бдительность. Плохо? Нет, хорошо. В крови у меня бдительность. Трех шпионов поймал. Волжане — мы такие. Орлы! За сто верст видим.

— Летел бы ты отсюда, орел. Слушать противно, — глухо сказал Чурляев.

— Не гордись, депутат. Выбрали — не гордись. — Михаил поджал под себя ноги и заревел на идущего из магазина Николая: — Чего прешься, как бульдозер: топ-топ? Поспешай!

Николай подал собутыльнику пол-литра. Михаил вперил глаза в этикетку и чмокнул губами.

— Рябина на коньяке. Эт-та прелестно!

— Если бы ты на рябине… — Кеша прочертил пальцем в воздухе прямой угол, — было бы еще прелестней.