Закон души

— Многое я, верно, не расслышал — погода. Но это не беда. Понимаю тебя с одного звука.

Расплачиваясь, он просит телефонистку не отрывать талона: он не из тех командированных, кто прилагает к финансовому отчету ложные документы.

Он косится на меня, и девушка, наверно, для того, чтобы поднять его настроение, говорит, что у них в квартале тоже есть очень образованные семьи.

Он дарит Лене конфету «Мишка косолапый», пишет на листочке адрес и просит ее забегать в гости, если она будет в Челябинске. Дочь Букреева — ровесница Лены.

Прежде чем покинуть междугородную, он заявляет о своем восхищении новым поколением молодежи («Мы были менее развитыми и философски подкованными»), кладет за оконце другого «Мишку» и стискивает мой локоть.

Появляется лейтенант. Шинель его пахнет холодом; на прядке под козырьком иней; взгляд печальный.

Лена извещает лейтенанта, что ему повезло: еще час назад совсем не было слышимости. Наверно, подул ветер.

Потом она спрашивает «девочек», почему до сих пор нет Москвы, и умоляет вызвать срочно Свердловск.

Я отхожу к широкому чистому окну. Булыжник накатан до стеклянного блеска. Наискосок от меня кладут правое крыло горно-металлургического института. Кирпич красен в руках каменщика. Прямо — пустырь, дальше — одноэтажный поселок, а еще дальше, на холме, телевизионная мачта. А на горизонте белые, в извивах грифельных долин Уральские горы. И опять чудится: никогда не была так близка сердцу эта земля. Либо я сильно соскучился о ней, либо с годами бережней, зорче воспринимаешь все то, чем живет она и что создается на ней.

Лейтенант, волнуясь и становясь угрюмей, бродит от кабин до стены, пышущей теплом парового отопления.

Лена тревожно привстает со стула — следит за офицером. Потом подзывает к оконцу. Она не может выбрать, куда поступить: в техникум связи или физкультурный, — и спрашивает совета у лейтенанта. Он за техникум связи и объясняет почему.

Девушка поддакивает. Правильно, резонно, она склонялась к этому решению и теперь окончательно укрепляется в нем. После, не дав офицеру отойти от оконца, с места в карьер начинает рассказывать, как вчера была на примерке и напугала фурункулом (он на спине) швею. Швея роняла метр и даже заикалась.

Фурункул наверняка был выдуман, зато лейтенант расправил плечи, и что-то бодрое появилось в его походке.

Когда он выскочил из помещения, так и не убедив свердловчанку Наташу приехать сюда (она твердила, что жизнь у них не получится: слишком он неуравновешен), Лена тотчас вызвала Наташу к телефону и долго доказывала, что у товарища лейтенанта золотой характер и что нельзя не верить тем, кто в нас души не чает.

Лену прерывали, но она вскрикивала: «Девочки, тут судьба решается», — и ее не разъединили до тех пор, пока она не попросила сама.

Спрашивать, чем закончился разговор, я не стал. Определил это по глазам Лены. Они хмурились.

В коммутаторе щелкнуло, темный стеклянный ромб кабины озарился изнутри. Дали Москву. Пришлось кричать и напряженно ловить то, что кричали из Москвы.

Когда я закрывал дверь переговорного пункта, то услышал хрипловатый от волнения голос Лены:

— Позовите, пожалуйста, больного Карагодина, того, который упал с двадцати метров.

По мостовой, издавая бурлящий гул, приближались МАЗы. Эх, черт побери, не вовремя они! Машины проехали. Безмолвие. Неужели не позвали парня? Нет, позвали. Из трубки донесся рокоток мужского голоса. Что это? Лязгнул металл о металл. Ну да, так и есть: повесила трубку, коза. И стоит сейчас монтажник Даня на другом конце города, полный смятения и недоумения, а в ухо ему бьются короткие гудки.

В воздухе летят хлопья мерцающего куржака. Скоро его, наверно, стряхнет со всех телефонных проводов России, и слышимость снова будет превосходная.

Я шагаю и думаю об ином куржаке — том, что мешает порой душевной слышимости.

Куржак — это ведь часто ненадолго, потому что на него есть ветер больших чувств и солнце прочной человеческой натуры.

1959 г.

НЕ ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ Повесть

1

— Собака ла-ила, но не куса-ила… Па-ра-ба-ба-ба-ба, па-ра-баб-ба…

Тьфу! Черт-те что! Нежданно-негаданно попадут на язык какие-нибудь чепуховые слова и ты твердишь их чуть ли не до одурения. Вот и сегодня. Едва проснулся и поднял гантели, сразу вступила в голову песенка, которую поют бесшабашные гуляки на мотив «Цыганочки».

«Собака ла-ила, но не куса-ила…»

Действовал гантелями в стремительном ритме «Цыганочки», но сбивался — тяжелы.

Надел на босу ногу флотские ботинки, начищенные до фотокарточного глянца, для пробы побил носами по половицам и принялся бацать под собственный губной аккомпанемент.

Пол был сух и звонок, и подошва суха и звонка. Звук печатался кастаньетной чистоты.

Квартира, где я обитаю, двухкомнатная; в ней живут молодожены и мы с машинистом электровоза Ефремом. Молодожены уехали в отпуск. Ефрем укатил с делегацией металлургов в Кузнецк. Хозяйничаю в квартире я.

Ефрема и меня переселили в этот дом из общежития. Нас вызвали к начальнику заводского коммунального хозяйства. Начальник и объяснил, с чем чеснок едят: