Закон есть закон

Впрочем, глагол «мчались» не совсем подходит, чтобы описать наши передвижения. Мы совершали короткие перебежки от одной цепи до другой, от одной баррикады до другой, а потом героически преодолевали препятствия. Несколько раз в нас стреляли из окон. Один раз из винтовки – настоящей, без синьки, – дважды из арбалетов. С нами не было призрака синевы, так что нам досталось: пуля пробила полу моего плаща, один арбалетный болт ударил рядом с ногами Ады, второй – пробил Гарри плечо. Взвизгнула Миу – ее тоже задели. Гриф подхватил ее и удержал от падения. Я успел заметить, что дальше, впереди, у фундамента дома лежит человек. Лежит неподвижно, и вокруг растекается темная лужа.

Я стал дергать одну дверь за другой. Третья по счету оказалась распахнута. В городе хаоса таких дверей куда больше, чем может показаться. Сами понимаете: банда, разорив чье-то жилище, не запирает за собой дверей. Это был один из таких вот несчастных домов.

Мы ринулись внутрь. Дом оказался довольно большой, и повсюду всё было перевернуто вверх дном. Здесь не столько грабили, сколько крушили.

Хозяева столпились в одной из комнатушек.

Когда я заглянул внутрь, кто-то дико заверещал. Потом какая-то женщина поднялась и вытолкнула вперед девчонку лет пятнадцати. Я сначала ничего не понял.

– Ну же, скорее! – приказала женщина.

Девочка принялась спешно стаскивать с себя одежду. Я заметил у нее на шее явно проступающие синяки – верно, кто-то ее слегка придушил, прежде чем…

– Ты не думай, она не шлюха, – сказала хозяйка и, достав из кармана фартука грязный платок, принялась зачем-то тереть им синяк на шее девчонки. – У нее до сегодняшнего дня никого не было.

– А сколько было сегодня, успели сосчитать? – раздался из угла язвительный и одновременно дрожащий мужской голос.

Девочка дернулась и опустила голову. Я видел, как она стиснула кулаки – так, что побелели костяшки.

– Прекратить! – рявкнул я как можно более зверски. – Сидите тут тихо, ясно?

– Тебе нравятся женщины постарше?

Хозяйка тут же принялась разоблачаться. Ей было лет тридцать пять, и она была очень даже ничего.

– Не надо… – Я попятился.

– Любишь мальчиков? Боб!

– Мама, я же сказал… – послышался откуда-то скребущий хрипотцой голос подростка.

– Сюда, подонок! – завизжала женщина. – Иди, кому говорят! Или хочешь, чтобы нас всех убили?! Ну!..

Сбившиеся в кучу люди зашевелились, и от стены стали выталкивать вперед мальчишку лет четырнадцати.

– Скорее! – поторопила хозяйка.

– Заткнись! – это уже закричал я. – Заткнись! Заткнись! Заткнись!

Кажется, я был готов убить ее в этот миг – за эту самую невозможную, неестественную покорность.

Она замерла, будто окаменела. Остальные тоже.

– Сидеть здесь и не рыпаться! – приказал я, с трудом овладев собой. – Первый этаж дома в вашем распоряжении. Мы уходим на второй этаж и на крышу… А сюда… сюда никто не войдет.

Я обошел дом, перешагивая через сломанную мебель и разорванную одежду, битую посуду. На стенах висели искромсанные ножами полотна. Почему-то вид изуродованных картин всегда выводил меня из себя: вспороть полотно – это как будто вспороть ножом живот женщине. В этот миг я ненавидел всех и вся, хаос как таковой, тех, кто творит насилие, и тех, кто не может, не пытается дать отпор.

Я заплел своими кружевами окна и дверь. Я спустился в подвал и там тоже запер и оплел своими нитями крошечные оконца. Вскоре синева затопит подвал, но прежде сюда не должны забраться люди.

* * *

Занятый нами дом стоял поблизости от Четвертой круговой. Очень даже неплохая позиция. Говорят, новичкам и дуракам везет. Получалось, нам повезло вдвойне.

Мы с Адой, Гарри, Кроликом и Максом сидели на крыше и смотрели, как синева заполоняет город. Гарри дремал, улегшись на небольшом топчане, – в мирные летние дни тут, верно, загорала та девочка, дочь хозяйки…

Океан еще не подступил к нашему переулку, и мой взгляд то и дело возвращался к лежащему внизу человеку. Его застрелили из арбалета – теперь я точно смог разглядеть болт, торчащий из груди, – погибший был примерно моим ровесником, лет тридцати с небольшим. Мне почему-то казалось, что этот парень похож на меня, – я видел себя убитым, лежащим на мостовой, проигравшим…