Закон и женщина

Верхний ящик заключал полную коллекцию плотничьих инструментов в миниатюрном виде, сохраненных, вероятно, на память о том времени, когда майор был еще мальчиком и родные или друзья дарили ему игрушки. Во втором ящике оказались игрушки другого рода — подарки, полученные майором от его очаровательных подруг. Вышитые помочи, табачные кисеты, изящные подушечки для булавок, роскошные туфли, блестящие кошельки — все это свидетельствовало о популярности круга женщин. Третий ящик был менее интересен, в нем не было ничего, кроме счетных книг за несколько лет. Рассмотрев каждую книгу порознь и встряхнув их, чтобы убедиться, что в них не было никаких посторонних бумаг, я перешла к четвертому ящику и нашла в нем новые воспоминания о прошлом в виде уплаченных счетов, аккуратно связанных вместе и перемеченных. Между счетами я нашла с десяток посторонних бумаг, нимало не интересных для меня. В пятом ящике был страшный беспорядок. Я вынула сначала растрепанную связку разукрашенных обеденных карточек, сохраненных на память о банкетах, которые давал майор или на которых он присутствовал как гость в Лондоне и в Париже. Затем коробку красиво раскрашенных перьев — вероятно, подарок женщины. Затем кучу старых пригласительных билетов. Затем несколько растрепанных французских комедий и оперных либретто. Затем карманный штопор, связку сигареток и связку заржавленных ключей. Наконец, паспорт, несколько багажных ярлыков, сломанную серебряную табакерку, два портсигара и разорванную карту Рима. Ничего интересного для меня, подумала я, закрывая пятый ящик и готовясь открыть шестой и последний.

Шестой ящик был для меня и сюрпризом и разочарованием. В нем не было ничего, кроме осколков разбитой вазы.

Я сидела в это время на маленьком стуле. В минутной досаде на пустоту шестого ящика я только что подняла ногу, чтобы закрыть его, как вдруг дверь из залы отворилась и я увидела перед собой майора Фитц-Дэвида.

Его взгляд, встретясь сначала с моим, перешел к моим ногам. Когда он увидел открытый ящик, лицо его изменилось только на одно мгновение, но в это мгновение он взглянул на меня с внезапным подозрением и удивлением, взглянул так, как будто я была близка к открытию.

— Я не буду беспокоить вас, — сказал он. — Я пришел только для того, чтобы задать вам вопрос.

— Какой вопрос, майор?

— Не встречались ли вам в продолжение ваших поисков какие-нибудь мои письма?

— До сих пор я не видела ни одного. Если мне попадутся письма, я, конечно, не сочту себя вправе прочесть их.

— Об этом-то я и хочу поговорить с вами. Мне только сейчас, наверху, пришло в голову, что мои письма могут поставить вас в затруднительное положение. Я на вашем месте смотрел бы с недоверием на все, чего не мог бы освидетельствовать. Мне кажется, что это затруднение легко устранить. Я не нарушу своего обещания и не выдам ничьей тайны, если скажу вам, что в моих письмах вы не найдете указания, которое вам нужно. Вы можете пропускать их как предметы, не стоящие внимания с вашей точки зрения. Надеюсь, что вы понимаете меня.

— Я очень благодарна вам, майор. Я вполне понимаю вас.

— Не устали ли вы?

— Нисколько, благодарю вас.

— И вы еще не потеряли надежды на успех? Вы еще не упали духом?

— Нет. Пользуясь вашим великодушным разрешением, я намерена продолжать свои поиски.

Нижний ящик бюро был еще открыт, и, отвечая майору, я рассеянно взглянула на осколки вазы. Он уже успел овладеть собой. Он тоже взглянул на осколки вазы умышленно равнодушным взглядом. Я помнила, как подозрительно и удивленно взглянул он на них и на меня, когда вошел в комнату, и его теперешнее равнодушие показалось мне несколько утрированным.

— В этом мало ободрительного, — сказал он, указывая с улыбкой на куски фарфора.

— Нельзя судить по внешности. В моем положении следует подозревать все, даже осколки разбитой вазы.

Говоря это, я глядела на него пытливо. Он переменил разговор.

— Не беспокоит ли вас музыка?

— Нисколько, майор.

— Она скоро кончится. Учитель пения уходит. Его сменит учитель итальянского языка. Я делаю все возможное для усовершенствования моей молодой примадонны. Учась пению, она должна также учиться языку, который есть, по преимуществу, язык музыки. Я усовершенствую ее выговор, когда повезу ее в Италию. Высшая цель моего честолюбия — чтобы ее принимали за итальянку, когда она будет на сцене. Могу я сделать что-нибудь для вас, прежде чем уйду? Не прислать ли вам еще шампанского? Скажите «да».

— Благодарю вас, майор. Я не хочу шампанского.

Он поклонился мне и, повернувшись к двери, украдкой взглянул на книжный шкаф. Взгляд был мгновенный, и я едва заметила его, как майор уже вышел из комнаты.

Оставшись одна, я взглянула на книжный шкаф, в первый раз взглянула на него со вниманием.