Закон Кейна, или Акт искупления (часть 2) (ЛП)

- Вся вина на одной случайной встречной.

Пальцы надавили на опухоль вокруг запястья, так сильно, что лоб его покрылся бусинами пота. - Нужно поправить кость. Будет больно.

- Пусть.

- Могу дать кое-что от боли. Будет больно, но ты как бы не заметишь.

- А в сон впаду?

- Обычно так бывает.

- Тогда не сейчас.

- Ух, - сказал Таннер, кашляя, будто застарелый курильщик посреди ночи. - Будет слишком невежливо напомнить, что он не умирает? А я вот умираю?

- Вовсе нет, - отозвалась она, даже не бросив взгляд в его сторону. - Думал, я не знаю? Теперь вижу, что ты склонен к ошибкам. Думаешь, я не знаю и мне есть дело до тебя. Совсем наоборот.

- Очаровательна, как всегда.

- Не обязана быть вежливой с теми, кто меня убивает.

- Ну, если ты так считаешь... - Он вздохнул и снова кашлянул. - Полагаю, лучше отойти ко сну. Разбудите или похороните. Вам решать.

Она оставалась подле Джонатана Кулака, прямо глядя ему в глаза, чуть склонив голову набок, удерживая взором сине-серого льда. Он сказал: - Чего?

- Будет жить?

Кулак пожал плечами. - Ты скажи.

- Нет. Ты решай.

Он понял. - Ага. Прости. Ночка выдалась тяжелая.

- Знаю. Но решать надо.

- Ага. Ага, погоди, минутку. - Он закрыл глаза. - Он хочет знать, кто ты. Люди, на которых он работает, хотят знать.

- Я лошадиная ведьма.

- Думаю, - произнес он с расстановкой, - настоящий вопрос в том, почему тут есть лошадиная ведьма. Вообще.

- Ее нет. Мы лишь прикидываемся.

- Окей.

- Тебя смущают имена, - сказала она. - Как большинство людей.

- Эм...

- Люди зовут меня лошадиной ведьмой, - продолжала она терпеливо, - потому что находят странной. Волшебной. И находят среди лошадей. Но я среди лошадей потому, что люблю лошадей, и они любят меня. Мы понимаем друг друга. Мы делимся силой. Большинство лошадей достойны меня. Большинство людей - нет.

- Думаю, имя Ведьма-Прощающая-и-Позволяющая лениво выговорить.

- Некоторые вещи трудно объяснить, ибо они сложны. Другие объяснить еще труднее, настолько они просты. Прощение и позволение - абстракции. То, что я делаю - конкретно и специфично.

- Ага. Может, сможешь объяснить мне? Словами попроще.

- Я умею пользоваться словами, если нужно. Кажется, тебе они нужны.

Ледяное око открылось перед ним, словно цветок, и в глубине он узрел ужасы, которые было трудно вообразить. - Все живое понимает наказание: боль за неправильные поступки. Мы рождаемся, познавая ее. Для того и создана боль. Шлепок по ладони за кражу сахара. Ожог за касание каленого железа. Пощечина за то, что коснулся женщины неподобающим образом, и побои за то, что коснулся не той женщины. Но глубоко внутри, там, куда мы не можем заглянуть, наказание стало истоком любой боли. Когда нас порабощают, когда нас секут и пытают, насилуют и убивают - в темном месте внутри души мы знаем, что заслужили. Если бы мы не были плохими, с нами не произошло бы что-то плохое.

- Но это же... то есть, ты вырастаешь и понимаешь, что это лишь...

- Но ты так и не веришь до конца.

- Ну, думаю... То есть уверен, некоторые так и не могут...

- Ты не слушаешь. - Лицо потемнело и стало диким, а за глазами плясало пламя ярости, способное сжечь его - и горы, наверное. - Я сказала, ты не веришь до конца.

Он замолчал.

Долгое, долгое время он мог лишь моргать.

Медленно.

Она сказала: - Ты не понял что-то конкретное? Или специфичное?

- Нет, - тупо ответил он. - Нет, я понял. Но просто... я натворил столько дерьма...

- Не имеет отношения ко мне. Ты однажды можешь предстать пред правосудием, если есть такая штука и если тебе не повезет с ним встретиться. А твой бог может отпустить тебе грехи.

- Тогда... - Он качал головой, еще тупя. - Догадываюсь, мне так и не понять.

- Слушай меня, - сказала она наставительно. - Знаю, ты сам себя зовешь дурным человеком. Знаю, что ты вредил людям, которые не несли тебе угрозы. Ты оставил за собой след ужаса, ты изранил лик нашего мира. Знаю всё это, и многое еще, и мне не важно. Это не имеет ко мне отношения. Не с этим я работаю.

- Может, ты наконец расскажешь о своей работе? Без сплошных отрицаний?

- Моя работа - безумие твоего отца, - сурово сказала она. - Моя работа - убийство твоей матери. Моя работа - боль и страх, и обязанность стать родителем родителю, когда ты еще ребенок.

- Как ты... откуда ты вообще знаешь...

Она положила ладонь ему на плечо. Касание было теплым, но и холодным, и оно размотало катушку вечности в его голове. - Как ты себя зовешь, как тебя зовут другие, что ты сделал - для меня ничего не значит. Я знаю тебя. Ты встретил меня несколько дней назад. Я знала тебя до рождения мира. Всё, что ты есть - таково, каким и должно быть. Всё, чем ты должен быть - уже в тебе. Я знаю тебя всего, и нет в тебе ничего, чего я не любила бы.

Бездонные глубины вечности были для него слишком темны, чтобы осмелиться взглянуть; он отшатнулся, словно его бросали в пламя. - Не надо... только не надо... - но она держала его так близко, что он мог видеть лишь ее, лишь ее мог слышать и ощущать и вкушать и касаться и она не произнесла это, она ничего не сказала, но и не нужно было говорить

дитя