Закон маузера

Карлис Ульманис, тот самый, что объявил Лифляндскую губернию независимой Латвийской Республикой, как-то умудряется кланяться сразу двум господам — англичанам и немцам.

Ну с англичанами всё ясно — эти готовы на любые траты, лишь бы России гадость сделать.

Теперь же Карл Индрикович[76] договорился с Артуром Виннигом, германским уполномоченным в Прибалтике, чтобы Балтийский ландесвер, пронемецкое войско «Балтенланда», был объявлен вооружёнными силами «Латвийской Республики».

Правильно, где ж бесштанному «государству» взять армию?

Вот и зазывают немцев служить. Каждому добровольцу обещано латвийское гражданство (восхитительно!) и 100 моргенов земельного надела, если тот хотя бы четыре недели повоюет за суверенность Риги.

Нынче положение Ульманиса осложнилось ещё более: на призыв Лондона защитить латвийскую демократию откликнулась Варшава — теперь ещё и пилсудчикам кланяться?!

Поляки выдвинули на территории Виленской и Лифляндской губерний 4-ю армию генерала Станислава Шептицкого, Оперативную группу генерала Леонарда Скерского, 1-ю армию генерала Стефана Маевского и Резервную армию генерала Казимежа Соснковского.

Наша Западная армия под командованием генерала Маркова прочно удерживает позиции в Эстляндской губернии на линии Аренсбург — Пернов — Юрьев. С востока марковцев подпирает Северо-Западная армия генерала Родзянки.

Полубригада линкоров Балтийского флота («Императрица Мария», «Императрица Екатерина Великая», «Генерал Алексеев») стала полноценной 1-й бригадой, пополнившись новейшим линейным крейсером «Измаил». Базируясь в Ревеле и Мариенгамне, бригада готова к боевым действиям…

Котов ощущал непонятный упадок сил.

Движения его делались вялыми, сила чувств пригасла, сменившись тупым безразличием.

Всё время этого дурацкого разговора с белогвардейцем Степан готовился к броску, к уходу. Одно лишь мгновение — и он успел бы выхватить наган, но тот так и остался за голенищем сапога.

Беляк действительно не хотел стрелять.

Хотя мог — дуло его пистолета с толстым набалдашником глушителя глядело на комсомольца в упор, не шевелясь.

Твёрдая у этого Авинова рука…

Котов уныло выматерился — разбередила эта сволочь душу!

Главное заключалось в том, что он верил белому офицеру. Верил, и всё тут! Зачем ему врать?

Был бы тот сам на мушке у Степана, тогда понятно — помирать-то никому не любо, что угодно сбрешешь. А так…

В голове бедной будто угар какой, даже чадом вроде как попахивает…

Много правды было наговорено, куда больше того, что он был способен вынести без потерь для классового сознания и сговора с совестью.

Он что, сам не знал, что творилось в Кремле?

Не видел, как Троцкий с золотым пистолетом шляется да под охраной своих матросов, «кожаной сотни»?

А Свердлов со своими головорезами из автобоевого отряда?

Зачем настоящему коммунисту нужна свора гвардейцев?

А роскошнейший личный бронепоезд Льва Давидовича с царскими салон-вагонами? А сокровища, что нашли в сейфе у Якова Михайловича?

Как это сочетать с белогвардейцами, всё золото которых умещалось на погонах?

И как всё это уместить в одной бедной голове?!

…Котов не замечал, куда шёл, вот и выбрался по Николаевскому переулку на Казанскую.

Здесь горели фонари, а на углу светилось парой окон здание Первого Ростовского общества взаимного кредита.

В подвале этого банка ещё лет двадцать назад соорудили знаменитый «ростовский сейф» — целую комнату запечатали в панцирную коробку из особой стали, спрятали за бетонной стеною в метр толщиной.