Закон Меченого

Прошло два дня. За это время все успели отдохнуть и подлечить раны. Совершенно случайно на глаза Сахарову попались документы из моего рюкзака вместе со старой фотографией Выброса. Он долго держал в руках снимок, сличая его с тем, что отснял профессор Круглов. На мой взгляд, они были абсолютно идентичными. Но профессор ничего не сказал по этому поводу, просто бережно отложил в сторону потертую фотографию и принялся листать документы.

Через несколько минут его руки начали мелко трястись, но он продолжал лихорадочно перелистывать страницы. Я с удивлением наблюдал за стариком. Наконец он с видимым усилием оторвался от документов и незамедлительно поинтересовался, сколько я за них хочу. Чисто смеху ради я назвал сумму в миллион евро — и через час профессор Круглов сообщил мне номер счета в офшорной зоне, на который переведена озвученная сумма. Я лишь пожал плечами — Зона такое место, где чудеса случаются настолько часто, что просто перестаешь им удивляться.

Наконец мы отправились обратно. Группа Меченого единогласно решила проводить меня к небольшому кордону у села Терехова, что стоит на Болотах, и заодно навестить Доктора. Конечно, база Сахарова была в Зоне оплотом аллопатической медицины, даже раны Клыка и Японца за пару дней почти затянулись. Но все же сталкеры больше доверяли искусству Болотного Доктора. Народная медицина — она всегда ближе к народу.

От базы ученых до Болот мы прошли без приключений. Проводник знал такие тайные тропы, о которых даже не подозревали самые опытные сталкеры.

— Прям будто не Зону с севера на юг пересекли, а в турпоход сходили, — пошутил Клык.

— И слава Черному Сталкеру, что так, а не иначе, — буркнул на это Меченый. — Не навоевался еще, что ли?

— Навоевался, — покладисто согласился сталкер. — Но война ж для мужика как водка — чем больше пьешь, тем больше хочется, хотя знаешь, что вредно.

Меченый покачал головой и ничего не ответил. Я знал — он глубоко переживал смерть Выдры и во всем винил только себя…

Заночевали мы недалеко от Рассохи, а рано утром уже были возле домика Болотного Доктора. Встречать нас вышел сам хозяин лично.

— Я все знаю, — вместо приветствия сказал Болотный Доктор. — Проходите.

Мы прошли в гостиную, где был накрыт огромный стол, на середине которого стояла большая бутыль, наполненная мутноватым содержимым, в окружении семи граненых стаканов. Также на столе лежали нарезанная ломтями свежая булка черного хлеба и огромный шмат настоящего деревенского сала. Так по обычаю встречают закадычных друзей, вернувшихся живыми с войны.

— Угощайтесь, — сказал Доктор. — Мы подойдем позже вместе с горячим.

И махнул мне рукой — идем, мол…

Мы стояли на больничной половине дома возле койки, которая снилась мне не одну ночь. Сорок пятая так и не пришла в себя. Тщательно расчесанные волосы окаймляли бледное лицо. От густых ресниц на щеки ложились чуткие тени, шевелящиеся при неверном свете свечи и от этого казалось, что девушка вот-вот откроет глаза. Но впечатление было обманчивым, как и любой мираж, выдающий желаемое за действительное.

— Я все знаю, — повторил Доктор. — Поэтому не стой столбом и давай его сюда.

Я непонимающе уставился на него.

Доктор нахмурился и ткнул пальцем в контейнер на моем поясе — мол, так уж прям трудно догадаться, о чем разговор идет?

Я открыл крышку и протянул ему облученные Монолитом «Мамины бусы», еще не совсем понимая, что он собирается с ними делать. Доктор, недолго думая просто разорвал их, а после соединил на шее девушки, так и не вышедшей из комы…

Каждый в Зоне знает, что если артефакт светится сам собой голубоватым светом, словно кварцевая лампа, то переносить его надо только в тройном контейнере, а уж надевать на шею — это вообще чистое самоубийство. Через час, а может и того меньше, острая лучевая болезнь обеспечена, и, чем страшно мучиться перед смертью, проще сразу застрелиться.

Но в то же время «Чистое небо» не раз спасал мне жизнь, я неоднократно держал его в руках и пока что жив. Может, и этот артефакт, порожденный Монолитом, обладает схожими свойствами и не является переносчиком концентрированной смерти?

Разрыв между бусинами сросся на глазах. А потом я увидел, как дрогнули ресницы Сорок пятой.

— «Дочкино ожерелье», — сказал Доктор.

— Что? — не понял я.

— Я назову этот артефакт «Дочкино ожерелье». Эта девочка истинная дочь Зоны, как и ты — ее сын, которого она любит. И, возможно, вы будете единственными в мире людьми, кому Зона подарила истинное счастье. Все мы ее дети, иногда блудные, иногда нелюбимые… Но те, кто однажды приходит в Зону, остаются с ней навсегда — если не телом, то душой. И от этого никуда не деться.

Я лишь краем уха слышал слова Доктора. Несомненно, он говорил что-то очень важное, но сейчас ничего не было важнее для меня, чем смотрящие на меня глаза цвета единственного в мире артефакта.

ЭПИЛОГ

Пальмы шумят каждую ночь и будят меня. Я просыпаюсь, уверенный, что это какая-то радиоактивная тварь крадется в темноте к моему костру и шуршит ветвями. Но это всего лишь пальмы, которые качает ветер с моря.