Закон моря

    — Всякое сейчас бывает — время военное: и шпионы, и вредители, и паникёры... Понимаете? Бывает, сигналы самолётам подают из темноты фонарём: мол, бомби сюда. А рядом военный завод... Случается, вредные слухи распускают, диверсии делают... Вот вам и боевое задание... Ну, а теперь идите. — Военком скользнул руками по ребячьим плечам и скрылся в темноте.

    Был одиннадцатый час ночи. Далеко за городом, ещё на самых подступах к нему, вспыхнули отблески орудийных залпов, заметались в чёрном сентябрьском небе нервные щупальца прожекторов.

    Фашистские самолёты снова шли бомбить Москву.

    Ни седьмого, ни восьмого ноября тревогу не объявляли. Говорили, что в эти дни немцы посылали самолётов даже больше обычного, но ни один не прорвался к городу — на дальних и ближних подступах их рассеяли наши истребители и зенитчики.

    Ребята знали: на Красной площади был военный парад и бойцы прямо с этого парада шли на фронт. В это верилось, потому что фронт был совсем рядом. Не верилось в другое: неужели фашисты могут взять Москву? А слухи такие ходили, и от них становилось не по себе.

    Девятого ноября с самого утра повалил снег. Он падал густо, крупными хлопьями ложился на рано промерзшую землю. И этот бесшумно падающий снег, и целых три дня без бомбежек, удивительно непривычных тихих три дня, как бы настраивали на иной, мирный лад. Волей-неволей думалось, что немцы, возможно, никогда уж и не прилетят, больше не будет налетов и тревог и в Москве наступят спокойные ночи, какие были до войны.

    Ребята полазили по подбитым танкам возле гаража, куда их пригоняли прямо с передовой на ремонт, потом забрались на крышу. Отсюда хорошо был виден их дом с покатой, шалашом, крышей.

    Снег почти перестал идти, но всё было бело кругом — и танки, и огромные баки нефтебазы, что находилась за забором, сверху казались выкрашенными белилами. Был лёгкий морозец. Небо, очищаясь, раздвигалось вширь, и недалёкая церквушка голубела на светлом фоне, аккуратная и лёгкая, будто парила в воздухе. Вдруг из-за этой самой церквушки вынырнул самолёт. Вырастая на глазах, ревя моторами, он бешено мчался прямо на нефтебазу. Федька увидел маленькую черную точку, отделившуюся от его брюха. Потом другую. С ревом самолёт пронёсся над крышей. Что-то ухнуло рядом, рвануло, загрохотало. Затем ещё раз, другой, третий, но уже глуше, отдалённей. Федьку швырнуло упругой волной, прижало к чердачному лазу.

    Витька бросился к нему.

    — Цел? Федька, ты цел?! Со звёздами, собака! Я видел, со звёздами летел.

    — Прямо днём! — возбуждённо говорил Федька. — Чего же зенитки молчат? И я заметил, точно, со звёздами. Подрисовали, сволочи! Хорошо, в баки не попал. — Голос у него слегка дрожал. — Было бы дело. Смотри, вон воронка, совсем рядом. Бомба, наверно, маленькая, а то бы всей нефтебазе капут.

    Из ближнего к забору бака била тугая струя тёмной жидкости.

    — Осколком прошило. Надо заткнуть!

    Напор был сильный, струя вылетала на несколько метров, и они вдвоём с трудом вогнали в отверстие чоп, сделанный из палки и валявшейся неподалёку ветоши. Федька, оглянувшись, вдруг ахнул:

    — Наш дом!

    Замерев на мгновение, кинулись во двор. Разваленная крыша с торчащими досками, похожими на переломанные ребра, плясала перед глазами. Больше в эту минуту для них ничего не существовало.

    Прямо напротив Федькиного подъезда валялась перевёрнутая телега. Тут же лежал и Лентяй, невыпряженный, неподвижный. Громадный, тяжёлый конь лежал на боку, поджав передние ноги, изо рта его, как из брандспойта, хлестала кровь. Возчик Семен Иванович неподвижно распластался рядом лицом вниз, в левой руке сжимая обрывок вожжей. Телогрейка у него на спине была в клочья посечена осколками.

    Набежал народ. Кричали, суетились, требовали скорую помощь, врача.

    Вскоре подъехали заводская «санитарка» и грузовик. В «санитарку» заносили Семена Ивановича Фокина. А в кузов грузовика затягивали здоровенную тушу Лентяя. Потом Федька увидел мать. Она бежала от машины к нему, вытянув руки, точно хотела его обнять. Щеки её были мокры от слёз. Ахнула, приметив, какой он весь перепачканный, прижала к себе, испуганно ощупывая.

    — Федя, Феденька! Цел, сыночек мой?! Не ранен? — Она прижала его к телогрейке, пахнущей машинным маслом. — А Катя-то где? Где Катя?!

    Тут же появилась и Катька.

    — Родные мои, милые! — Мать прижимала теперь их обоих, словно боялась потерять.

    Федька пробрался поближе к «санитарке». Жена возчика Семена Ивановича рвалась к машине.

    — Пустите! Пустите, люди добрые. Дайте в последний раз взглянуть на моего матросика.

    Её осаживал усатый санитар в белом халате, надетом поверх пальто с рыжим воротником.

    — Ну куда ты, куда? Поезжай теперь в Лефортово, в морг — там наглядишься... А сюда нельзя.

    Наконец дверца захлопнулась, «санитарка» тронулась со двора, навсегда увозя бывшего матроса-черноморца Семена Ивановича Фокина. Следом поехал и грузовик, в кузове которого лежала туша Лентяя. Жена Семена Ивановича побежала было за машинами, но тут же, обессилен, осела прямо на землю, закрыла лицо руками.