Закон набата

Я тоже был возбужден до крайней степени, тоже, стараясь перекричать других, рассказывал, как я его «плесь!» и как меня «плесь!», но все же в глубине души было нехорошо и тошно. Впрочем, это, может быть, оттого, что меня ударили как-никак колом и как-никак по голосе.

Но в общем-то это была одна из рядовых деревенских драк, она и так вскоре забылась бы, а тут к тому же началась война. Всех парней забрали в армию. Большинство из них не вернулось к родным берегам нашей маленькой светленькой речки Ворши.

Четыре военных года… Если не побывать в родной деревне в течение четырех обыкновенных лет, и то они покажутся вечностью, а тут четыре военных года… Нужно иметь в виду и то, что меня, например, и моих сверстников разлучили с родной стороной восемнадцати неполных лет. Может быть, кто-нибудь не поверит, но настолько иным был мир, в котором мы оказались, настолько необычной предстала перед нами жизнь, настолько каждый день и даже час стоил нескольких лет обыкновенной жизни, что к концу четвертого года службы я стал забывать названия наших окрестных деревень. Это невероятно, конечно! Теперь, когда я вспоминаю об этом, мне и самому не верится, но я помню, что было… Однажды стал про себя перебирать все деревни по Ворше и не мог вспомнить Курьянихи с Демиховом. События же детства и юности, все, что случилось с нами до войны, – казалось, все это произошло не с нами, не на этой земле, не в этой жизни. И вспоминать об этом можно только так же, как вспоминает человек о том, что и он был когда-то птицей и широкие крылья умели поддерживать его. Летаем мы, как известно, во сне, да и то лишь, как говорят, когда растем.

Я вернулся в деревню в середине лета. Сиротливо показалось мне без моих друзей, но живой думает о живом – жизнь продолжалась. Тут подоспел петров день, и я решил сходить в Черкутино на гулянье: не встречу ли ровесников из окрестных деревень?

Девушки на гулянье почти все были моими сверстницами: та – из одного со мной класса, та – из седьмого «Б», та училась годом младше. Все они теперь стали невестами, на гулянье пришли в лучших платьях, но завлекать им, в сущности, было некого. Вокруг либо пожилые семейные мужики, либо зеленые юнцы, у которых на уме еще не девки, а залезть бы к кому в огород за крыжовником.

Я собрался идти домой, как вдруг, вижу, подхватив под руки двух девушек, идет Колька Ланцев.

– Мать честная! Колька!.. Уцелел! Вернулся!

Колька бросил своих девушек и – бегом ко мне. Обнялись, поздоровались уже по-мужски, не дети.

– Ты как?

– А ты как?

– Вот здорово, черт! А я иду, гляжу – стоишь!

– Да. А я стою, гляжу – идешь! Вот здорово! К тому же лейтенант!

Вдруг радостное, смеющееся лицо Кольки начало сереть, мрачнеть, в глазах почудилась жесткость.

– Погоди, погоди… Пойдем-ка за угол, мне с тобой поговорить надо.

Я, конечно, пошел за угол церкви, думая, что, может быть, ему нужно попросить у меня денег на пол-литра (так о чем разговор!) или еще какая-нибудь просьба.

Мы теперь только вдвоем стояли друг против друга.

– Ну говори…

– За что ты на меня тогда драться полез, а? Вот уж не ожидал!

– Да что ты, Николай, опомнись!.. Сколько лет прошло!.. Война… Нашел что вспоминать!

– А как же мне не вспоминать. Я тебя своим другом считал на одной парте сидели, книжки мне читать давал…

– Так ведь все олепинские дрались, как же я мог в стороне остаться?

– Нет, ты скажи, за что ты на меня набросился-то? И, главное, какие книжки читал! Как же после этих книг на человека с колом набрасываться, а?

Я растерянно стоял перед Колькой Ланцевым. С одной стороны, даже несколько смешной и наивной казалась мне эта его в огне войны уцелевшая обида. С другой стороны, он был прав, и крыть мне было нечем.

Мы, конечно, тут же помирились и пошли в магазин И потом сидели на лужайке в соседстве двух опустевших бутылок. Но нет-нет Колька вдруг опускал голову, качал ею недоуменно и говорил:

– Не ожидал… На одной парте сидели… Книжки… Какие книжки читали!.. Не ожидал!..

И звезда с звездою говорит …

Мы путешествовали по Киргизии. Мы – это я, начинающий журналист, мой напарник, опытный журналист фотокорреспондент Романыч и шофер Володя. Четвертым можно было бы назвать наш «газик», к которому мы привыкли, как к живому существу, пока карабкались вместе с ним по невероятным для неискушенного человеческого воображения горным дорогам.

Теперь мы ехали из Пржевальска во Фрунзе вдоль северного берега Иссык-Куля. Мы выехали из города довольно рано, так что могли б в этот день доехать до цели, но перед нами на каждом шагу открывались такие красоты. Иссык-Куль то и дело показывал нам такие сочетания глубокой морской синевы и ослепительной белизны гор, что Романыч беспрестанно просил остановиться, выскакивал из машины, чтобы запечатлеть. А тут еще понадобится ему, чтобы вот то серебряное облачко приблизилось вон к той сиреневой горной вершине. Значит, сидим и ждем, когда облачко приблизится. Не удивительно поэтому, что день начал клониться к вечеру, а мы, спохватившись, увидели, что проехали очень мало.