Закон о чистоте крови. Слуги богини

Он снова подхватил малышку Элу на руки, и она, привычно вцепившись тонкими пальчиками в ткань костюма на груди феникса, подняла на него огромные светло-карие глаза и напомнила:

— И сказочку.

— И сказочку, — покладисто согласился Финист и с улыбкой дернул гремлину за медно-рыжую кудряшку. — Пойдем уже, сластена маленькая.

Змеиная провинция. Дом Лалидари

Разбудило меня немузыкальное напевание где-то в сторонке, сопровождающееся едва слышным звяканьем. Я даже проснулась от удивления. Ничего себе у Нурикеша репертуарчик с утра пораньше. Что-то про лучший день и битву с дураками.

Голос у попугая тоже был не самый приятный, но смысл песенки все равно крайне занимательный.

Кеша замолк, продолжилось только бряцанье. Звяканье и невнятное, но явно довольное бормотание феникса. Я повернулась на правый бок и, прищурившись от яркого света, бьющего из окна, наконец разглядела, чем занимается пернатое дарование.

Дарование распотрошило мои шкатулки с драгоценностями и сейчас с видимым удовольствием копалось в извлеченном богатстве.

— Доброе утро, — улыбнулась я, глядя на увешанного побрякушками попугая.

— Да разве оно доброе? — мрачно осведомился Кеша, выбирая браслетик поменьше и пытаясь пристроить его на голову, в дополнение к уже имеющимся там двум аналогичным украшениям и едва держащемуся за хохолок колечку. — Лялька, а я, оказывается, клептоман…

— А почему я "Лялька"? — недоуменно нахмурилась я, решив задать вопрос, который интересовал меня еще со вчерашнего вечера. Вроде, он не родственник, чтобы так меня называть.

— Потому что Лялька, — спокойно ответил Нурикеш, с легкой иронией глядя на меня. — Ты маленькая, хорошенькая и очень наивная. Кто ж еще? Дите…

— Ясно, — задумчиво почесала я висок и, потянувшись, сползла с постели. — И ты не клептоман. Ты просто в таком теле сейчас… Это оттуда же, откуда и симпатия к самкам попугая.

— Именно поэтому я сейчас тащу все, что блестит? — едко поинтересовался Айнир Нурикеш. — За-а-амечательно! В былое время, когда на всякие цацки денег было море, плюс увесистый сундучок родовых драгоценностей, я не испытывал к украшениям такой трепетной тяги! И я — это я!

— Ну, если судить по твоему рассказу, важно не столько тело, сколько то, что тебя прежнего в нем — всего лишь десять процентов, — грустно улыбнулась я и, подойдя, аккуратно стянула с попугая сначала кольцо, а потом и браслеты, оставив лишь один, из красного золота, который красиво смотрелся на багрово-черном оперении феникса. — Меня вот в виде змеи тоже на мышек, птенчиков да ящерок тянет. Но так как сознание все же мое, инстинктам я не поддаюсь, а оголодать до состояния "съем даже это" мне, слава создателю, еще не приходилось.

— Я все понимаю, — нахохлился птиц и стянул с лапы еще одно кольцо. — Но легче от осознания природы собственной тупости не становится. Проверенные ментальные тренировки не помогают. Вообще ничего не помогает! А хуже всего то, что я почти ощущаю, как скатываюсь все дальше.

— Закономерно. — Я осторожно погладила загрустившую птичку по крылу.

— Нельзя долго находиться в пернатом виде, а я превысил любой лимит. — Нурикеш встряхнулся, взмахнул перьями и, повертевшись, наигранно бодро попросил: — Сними с меня все это, а? А то самому долго.

— Ну ты и увешался! — восхитилась я, снимая драгоценности отовсюду.

— Сам не заметил, — вздохнул Нурикеш. — Говорю же: деградация. Хотя куда тут дальше деградировать — непонятно.

— А ты милый… такой, — неожиданно призналась я.

— Значит, когда восстановлюсь — не понравлюсь, — хмыкнул попугай, покосившись на меня ярким зеленым глазом. — Айнира Нурикеша милым не называли даже трепетно влюбленные в него барышни. Все больше козлом. Потом, правда.

— Как понимаю, потому что Айнир Нурикеш и был именно таким, — невозмутимо кивнула я и рассмеялась. — Ты же феникс, я примерно представляю, каким эгоистичным и самовлюбленным созданием являлся ты в расцвете своей силы. Все вы… такие.

— Все мужчины такие. И раса тут не является решающим фактором.

— Какой ты самокритичный!

— Я прискорбно здравомыслящий, — парировал Нурикеш.

— Кстати, по поводу здравомыслия… Что у тебя за песенки с утра пораньше такие специфические?

— Не знаю. — Кешка открыл коготками крышку одной из шкатулок и начал складывать туда украшения. — Просто вспомнилось… Это студенческая песенка была, одной веселой в то время компании.

— И что стало с той компанией? — заинтересовалась я и, последовав примеру пернатого, тоже начала убирать побрякушки.

— Много будешь знать… и так далее, — фыркнул Нурикеш и перелетел на подоконник. — Я пока разомнусь. К обеду буду. А тебе к родне еще.

— Ага… — это я сказала уже пустому окну.

Все же, наверное, это очень невыносимо — помнить, чего лишился, и не иметь возможности вернуть все обратно.

Быть фениксом, одним из самых знатных и сильных, быть великим. А теперь существовал серьезный риск умереть безмозглой курицей. Точнее, попугаем.

Страшно.

ГЛАВА 10