Закон оружия

Ее палец указал на прикрытых белым полотном мертвецов, лежащих у забора детинца, – отец Серафим как раз заканчивал отпевание, вкладывая в руки усопших малые куски харатьи с текстом разрешительной молитвы[151]…

– …И призовут вас живые, – продолжала вдова, – на последнюю службу для того, чтоб ордынцев поболе числом к их поганым богам отправить и навсегда отвадить ходить на землю русскую, – что вы скажете сейчас, пока живы?

Люди переглядывались, пожимали плечами. Нашелся один, кто шепнул:

– Никак у Евдохи разум помутился? – но тут же схлопотал по шапке от соседа.

Дед Евсей и здесь оказался разговорчивее других.

– Странные ты речи ведешь, женщина, – произнес он, прокашлявшись для солидности. – Но из почтения к горю твоему скажу – кажный живой русич завсегда за землю свою биться будет, живота[152] не жалея. И кабы мертвый драться мог – тож дрался бы до последнего, как рязанский витязь Коловрат, что и убитый уже рубился с Ордой, пока его вороги пороками не побили.

– Так. Истинно так. Складно сказал, Евсей, – загудела толпа.

– А коли так, то слушайте меня, люди, – тихо сказала вдова – но каждый услышал. – То, что стрелы у воинов на исходе и что Орду завтра бить уже нечем будет – про то вы знаете?

– Да. Знаем, знаем, – вновь загудела толпа. – Хоть самим на их копья сверху прыгай да зубами грызи окаянных.

Вдова кивнула на Кудо, как всегда недвижно стоящего позали Игната.

– Тот богатырь с темным ликом, что из дальних стран к нам пришел, говорил, что как-то ромеи своих мертвых героев ночью со стен на веревках спустили, а враг их стрелами утыкал, думая, что то живые воины. Так те стрелы ромеи им поутру и вернули, но уже из своих луков.

– Точно умом тронулась, – вновь раздался громкий шепот, но на этот раз никто не одернул говоруна.

Люди переглядывались. Кто-то повернулся – и молча пошел прочь. Но остальные остались. Даже дед Евсей растерянно чесал затылок, словно собирался проскрести в нем дыру. Но чеши не чеши, а пару раз деда уже кто-то ткнул несильно в спину – мол, начал говорить, так договаривай. И в ухо шепнули:

– Слышь, Евсей, хорош вшей гонять, скажи что-нить.

– А и скажу!

Дед сорвал с седых вихров шапку и грянул ею оземь.

– Страшное это дело, Евдокия. Но не за мертвых – за себя скажу! Кабы я помер, а ты смогла б до меня свою теперешнюю речь донести, я б не думая согласился!

– И я б согласился, – спокойно произнес кузнец Иван.

– И я… И я. И я бы тоже! – прокатилось по толпе.

Вдова перекрестилась, вздев глаза к небу.

– Простите меня, Иван да Илья. Своими руками соберу вас в ваш последний поход, как когда-то живых собирала.

Она подошла к корзине с веревками, поставленной хозяином до поры на землю, взяла две, засапожным ножом отмахнула привязанные к концам веревок крюки и, подойдя к мертвецам у забора, решительным движением откинула холст.

Двое самых родных для нее человека лежали рядом среди других, сложив руки на груди.

Вдова, едва держась, чтоб не зарыдать, подошла к их изголовью, погладила лица, поцеловала холодные лбы мертвецов и крепко связала веревками перекрещенные руки.

Люди молча стояли вокруг, не в силах сдвинуться с места.

– Чего встали? – вскричала вдова. – Почитай ночь уж на дворе. Собирайте и несите героев на стены – там их место!

Молодая девушка отделилась от толпы и, рыдая в голос, связала веревкой руки своего мертвого брата. Следом за ней шагнула к сыну дряхлая старуха. Дружинники, повинуясь приказу воеводы, вынесли из детинца ворох старых тегиляев и положили рядом с забором. Один за другим люди подходили к своим родным, надевали на них покореженные в давних битвах доспехи и связывали руки, собирая павших воинов в последний бой.

– Видит Господь, порой вдовье слово страшнее меча али стрелы, – прошептал воевода, глядя на великий подвиг родственников погибших, принявших за них страшное решение.

Отец Серафим стоял поодаль, глядя на совершаемое людьми. Губы его беззвучно шептали вечные слова Книги пророка Исаии:

– Оживут мертвецы Твои, восстанут мертвые тела! Воспряните и торжествуйте, поверженные в прахе: ибо роса Твоя – роса растений, и земля извергнет мертвецов…

Внезапно видение открылось отцу Серафиму – в сгущающихся сумерках над толпой возникло сияние и вознеслось над людьми, над крышами домов, над стенами крепости все выше и выше, разгоняя тьму, к немому черному небу.

Дрожащая рука священника поднялась и перекрестила живых и мертвых, идущих на святую битву. Его губы продолжали шептать:

– …ибо вот, Господь выходит из жилища Своего наказать обитателей земли за их беззаконие, и земля откроет поглощенную ею кровь и уже не скроет убитых своих…

* * *