Закон оружия

В глазах рябило от кольчужных, чешуйчатых и пластинчатых бро́ней, начищенных до самоцветного блеска, от островерхих шеломов и наконечников тяжелых копий, сверкающих на солнце, так кстати выглянувшем из-за серой тучи. А кони-то, кони…

– Вот бы на таком коне прокатиться… Да в полной сброе… – завороженно прошептал проходивший мимо Тюря, останавливаясь и разом забыв, куда шел.

– И будет на тебе та бронь болтаться, как седло на корове, – буркнул стоящий рядом скоморох Васька, сам отчаянно завидовавший дружинникам.

– Что за человек? – беззлобно покачал головой Тюря, направляясь в сторону проезжей башни. – Всяку мечту испоганит. Наверно, потому, что своей нету.

Скоморох открыл было рот по привычке – и закрыл. Слов во рту не оказалось ответить.

– Во отбрил Тюря! – одобрительно хмыкнул оказавшийся рядом рыжебородый.

Васька насупился было – и вдруг неожиданно для самого себя улыбнулся.

– Не, мужики. И у меня мечта имеется!

– Кака така мечта? – поинтересовались из толпы.

– А былину закончить. Ту, помните? Про всех про нас, про то, как мы Козельск обороняли. Чтоб через века пронеслась та былина.

– Эка хватил – через века, – покачал головой рыжебородый.

– А что? – все больше распалялся Васька. – Ордынцы, слышал, что при штурме орут? Могу-Болгусун. Толмач пленный говорит, что это по-нашему Злой Город получается. Стало быть, достали мы их крепко, не скоро забудут. Но Орда что? Пыль придорожная! Сегодня есть – а тыщу лет пройдет, и не вспомнит никто. А вот то, как мы за Козельск стояли, про то внуки наши забыть никак не должны. Оттого до зарезу надобно мне ту былину закончить…

Громко хлопнула открываемая дверь. Васька, не успев договорить, обернулся.

Из дверей ближайшей кузни выехала одноколесная тележка, доверху груженная кольчугами, шеломами, оплечьями и всякой иной броней. Сзади, покряхтывая от натуги, толкал тележку кузнец Иван.

– Гей, бездоспешные! – крикнул он, опуская на землю деревянные рукояти. – Налетай, разбирай, что я тут по ночам сработать успел. Авось моя железка да чью отчаянную голову от вражьей стрелы прикроет.

– От спасибо, добрый человек! – обрадовался рыжебородый, у которого всего-то доспехов было два старых тулупа, одетых один на другой и наспех простеганных вместе. – От уважил!

Конечно, на всех брони не хватило. Кому что досталось. Никите выпали железные наручи и добротный шлем. Вкупе с луком и дорогим мечом у бедра, взятым с прошлой битвы, выглядел Никита уже достаточно грозно. Эх, еще б кольчугу по росту…

Внезапно ему стало жарко. Из-под шлема, за неимением подшлемника одетого прямо на шапку, выползла капля пота и, противно щекоча, потекла по шее от затылка.

К нему шла Настя.

Никита замер, словно в своем лесу при приближении долго ожидаемой в засаде ценной пушной зверушки. Знал, что столкнутся, – город не степь, не скроешься. И хотел этого, и боялся – все ж еще порой цепляло за сердце, когда видел мельком знакомую коруну. Но боялся не разговора – боялся, что снова вспыхнет уже подернутое пеплом былое чувство…

Она подошла и заглянула в глаза.

– Никитушка.

– Чего? – буркнул Никита.

– Ты пошто даже в мою сторону не смотришь? Али забыл уже?

Ничего не забыл Никита. И того, как бежал по двору, спасаясь от проснувшегося цепного пса, словно застигнутый у клети[167] ночной тать. И того, как ночью, случайно проходя мимо поруба, увидал смутно знакомый силуэт, нырнувший в отчего-то незапертую дверь. Подумалось – может, кто худое замышляет? Прокрался к окошку, приник – и оставил там у поруба свое сердце. Думал тогда, что оставил. А после понял, что ошибся. Раньше все случилось. Намного раньше.

– Ты иди отсель, Настя, – твердо сказал Никита. – Нехорошо, люди смотрят.

– А что нам люди? – удивилась девица. – Али мы не любим друг друга?

То, чего боялся Никита, не случилось. Да и надо ли раздувать потухшее? Только пуп надорвешь, и глаза выест золою да бесполезным дымом.

Он усмехнулся.

– Помнится, намедни ты поболе боялась, кабы нас кто вместе не увидел. А нынче что, времена поменялись? Что-то уж больно быстро…

Никита запнулся было, но все ж договорил:

– Уходи, Настя… к жениху своему. Он нынче большой воевода стал. А не то батюшка тебя здесь увидит да заругается.

Она вскинула гордо голову, взглянула ему в глаза… и без слов поняла – знает все. Повернулась и ушла, не ответив. Хотя что тут было отвечать? Когда все сказано, лишние слова ни к чему.

Никита вздохнул облегченно, утер ладонью шею под бармицей, поправил шлем – и, словно почувствовав затылком чей-то жгучий взгляд, обернулся.

Нет, показалось. У ворот строилась конная дружина. Вряд ли кто с той стороны мог смотреть в сторону лучников.

Внезапно кто-то схватил его за рукав.

– Отпусти воя, дитятко, – устало произнес у него над ухом старческий голос.

Никита оборотился.

За его рубаху уцепился младенец в холщовой крестьянской одежке. Дитя улыбалось. Нянька попыталась разжать детскую ручонку – но не тут-то было. Ребенок насупился, но кулачок не разжал.

– Ишь, хват-то какой, – вздохнула нянька. – Не совладать.

Никита подмигнул мальцу.

– Знатным витязем будет. Хоть сейчас меч в руку.