Закон оружия

Ловчий покачал головой.

– Сколько живу на свете, княже, не видывал такого…

Тимоха, вернув лук в саадак, как и все, подъехал поближе рассмотреть диво – первого живого ордынца, – но внезапно проворно соскочил с коня и, расталкивая дружинников, бросился к лежащему.

– Так это ж Никитка! Наш, козельский!

Лицо Никиты было бледным как полотно. Тимоха пал на колени и наклонился:

– Ты как, Никитка?

– Живой я, – чуть слышно прошептал парень. Багровая муть застилала взгляд, но надо было держаться. Чтобы сказать главное.

– А город?

– Нет больше города…

Тимоха ударил кулаком в землю и до крови закусил губу.

– Опоздали… – сказал кто-то сзади.

– В живых хоть остался кто? – простонал Тимоха.

– Нет… Орда ушла… Оставили большой отряд… Они над мертвыми глумятся и сожженный град засыпают… Чтоб следа от него не осталось…

Дружина расступилась. Спешившийся князь подошел к лежащему.

– Давно град взяли? – спросил он.

– Нет… Без малого восемь седьмиц держались…

– Много ли Орда людей оставила?

– Тех, что видел, на глаз больше пяти сотен… Точнее не знаю…

Багровая муть брала свое. Сознание затуманивалось, но Никита больше не сопротивлялся кровавому туману. Главное он сказал, а там – будь что будет…

– Сильно тряхнуло парнишку, – сказал пожилой мужик из ватаги Кудеяра. – Покуда за доспех дрался, поди, дубьем приложили али палицей.

– Выживет? – с надеждой спросил Тимоха. Сейчас любой, хоть самый дальний знакомец из Козельска был для него роднее брата.

– Куды денется? – пожал плечами мужик. – Молодой, оклемается. Свезло ему, что на нас вышел, теперь не пропадет.

– Божий промысел в том вижу, – торжественно произнес чернобородый Данила. – Господня рука направила его упредить нас.

– Значит, так.

Князь Александр обвел взглядом свою дружину. Сотни три конных воинов наберется. Из них лишь две – в полной броне. Свои, переяславские. Остальные – горожане новгородские, кто в чем Бог послал. Да еще Кудеярова ватага в пять десятков деревенских мужиков с рогатинами да охотничьими луками. Негусто…

– Где пять сотен, там и тьма[179] наберется, – проворчал Олексич. – Чего делать-то будем, княже? Прям в лоб ударим?

Александр внимательно посмотрел в глаза верного гридня. Чистая душа, ни на минуту не усомнился в том, что ударим. Пусть даже тремя сотнями супротив тьмы степняков, предавших огню половину Руси.

И отлегло от сердца. Как не победить, когда есть на русской земле такие воины?

– Нет, Гаврила, – покачал головой князь. – Лбом об лоб не взять ордынскую тьму, ежели на них такие доспехи. – Он кивнул на пластинчатый панцирь Никиты.

– А как же? – вскинул брови Олексич.

– Увидишь…

* * *

На душе у Шонхора было погано. Когда больше года назад собирался он в свой первый поход – сердце от радости трепетало птицей и рвалось из груди навстречу битвам, звону сабель и богатой добыче, которую он, вернувшись героем, принесет в свою юрту.

На деле же поход оказался резней.

Жестокой и кровавой, где геройского звона сабель было немного, а вот хруста костей безоружных мужиков, баб и их малолетних детей – более чем достаточно. Хан говорил: режешь волка – режь и волчат, чтоб не выросли и не отомстили. Но всех-то не вырежешь. Лишь обозлишь до слепоты тех, кто выживет. А хорошо ли это?

До поры Шонхор гнал эти мысли.

До недавней поры.

Что-то надломилось в нем тогда, у требюше, когда под платформу осадной машины бросили живых рабов. А в шатре Непобедимого углубился излом, грозя развалить надвое душу. И сейчас почему-то больше не хотелось молодому кешиктену ни славы, ни даже добычи. Хотелось лишь одного – чтобы быстрее закончился этот поход. Чтобы, вернувшись в свою нищую, пустую юрту, больше не ходить в далекие земли за кровью и стонами других людей, а просто пасти табун своего нойона и больше ничего не видеть, кроме коней, степи и утренних зорь, прекраснее которых, наверно, лишь глаза любимой девушки. Которой у Шонхора никогда не было и, скорее всего, уже не будет. Потому что какая девушка посмотрит на того, кто вернулся из похода в тысяче худших воинов Орды…

Видимо, похожие мысли одолевали не одного Шонхора. Иначе не закричал бы радостно стоящий на холме тысячник Опозоренных, указывая плетью на выскочивший из-за леса отряд урусов, что, опустив копья, мчался сейчас по полю, втаптывая в землю всех, кто попадал под копыта их коней.

Образ страшной дружины Евпатия Коловрата вновь возник перед глазами Шонхора. Возник – и пропал. Даже отсюда увидел Шонхор глазами степного стрелка, что не урусская отборная дружина летит по полю, а от силы сотня простых мужиков в самодельных доспехах. Которых, если подпустить на сто шагов, играючи вынесет из седел один-единственный залп мощных степных луков.