Закон парности

Они заблудились через час или полтора. Удивительно, сколько больших и малых речек встречается в этом государстве. Мост, конечно, был сожжен. Сунулись было в воду — глубоко. Пускать лошадей вплавь в эдакой темноте поостереглись, решили искать брод, и самое удивительное — нашли, и благополучно переправились на другой берег. Однако вернуться на торную дорогу не удалось, на пути их возник глубокий овраг, объехали овраг… По старой пашне лошади шли плохо. А когда половинка луны, насмешливо корча рожи, выглянула из плотных, как перины, облаков, выяснилось, что они едут не по пашне, а по болоту. Повернули назад…

— Надо ориентироваться по звездам, — твердила Мелитриса, выискивая в небесных прогалинах невнятные светила. — Один мой опекун говорил, что ему достаточно иметь луну и одну-единственную звездочку, чтобы найти путь.

— К луне и звездочкам надо иметь голову и знание, — не без сарказма заметил трубач. — Смотрите-ка, деревня…

— Здесь никого нет, я знаю. Я видела такие деревни… — шепотом сказала Мелитриса.

— Вы хотите сказать, что она разграблена? — не понял пастор. — Но кто-то же здесь есть. Люди не уходят навсегда из своих домов.

Но эта деревня была пуста, только голуби ворковали на брошенной голубятне, да царапала сухое дерево раскачивающаяся цепь от колодезного ведра.

Вдруг меж деревьев блеснул огонек.

— Вон, вон… там люди! — закричала Мелитриса.

Удивительно, как она рассмотрела этот неяркий свет, похожий на отблеск свечи, зажженной в глубине большого строения. Они подъехали ближе. Это была мельница. Рядом с ней мирно журчала все та же речка, никакая война не в силах была заставить умолкнуть эту прекраснейшую в мире мелодию.

Очевидно, внутри мельницы услышали звук подков, потому что чуть живой огонек пропал. Пастор спешился, ощупью нашел дверной молоток и принялся стучать в дверь. Ответом ему была полная тишина.

— Откройте, — кричал Тесин, — мы не сделаем вам ничего дурного. Нам только надо узнать дорогу.

Нетерпеливый трубач начал ругаться на чем свет стоит, а потом вытащил саблю, он был вооружен до зубов, и стал яростно рубить косяк двери. Щепки летели ему в лицо, вызывая новый поток ругательств.

Неизвестно, что повлияло на домочадцев, буйство трубача или мирные призывы пастора, только дверь отворилась и показалось бледное лицо хозяина.

— Давно бы так, — бросил трубач, оттолкнул мельника и вошел в дом. Пастор и Мелитриса последовали за ним.

— Да запали свет! Невозможно разговаривать в темноте!

Мельник долго шебуршал в углу, кряхтел, наконец, зажег тоненькую сальную свечку. На приезжих глянули маленькие, ненавидящие глазки. Мельник был огромного роста детина, большое тело его, кажется, не умещалось в холщовой рубахе, готовый при резком движении лопнуть по швам. Ясно было, что он только играет кротость и покладистость. Что им руководило — страх или хитрость, разобраться на скорую руку было невозможно.

— Ты скажи нам, мельник, как проехать на Ландсберг? — строго спросил трубач.

— О, это далеко. Это я не могу объяснить, — перемежая польскую речь немецкими словами, сказал мельник, но заметно осмелел, увидев, что один из непрошеных гостей пастор, а другой — мальчик.

— Если не можешь объяснить, то поедешь с нами, — сказал трубач как о деле решенном. — Слушай, хозяин, у тебя выпить не найдется? Горло пересохло, аж голова кружится.

Мельник бросил на нахального трубача гневный взгляд, но отказать побоялся, принес три кружки и жбан пива.

— Ячменное? — деловито осведомился трубач, со вздохом отрываясь от кружки. — Ты собирайся, что стоишь? Лошадку оседлай. Мы верхами.

— Никуда я не поеду, — хмуро сказал мельник.

— Это как это — не поедешь? — не понял трубач. — Я при исполнении… — начал он почти спокойно. — У меня приказ генерала графа Дона. Да по закону военного времени… — он уже перешел на крик, и в руке его появился пистолет.

Удивительно, как быстро умел возжигаться этот резвый человек. Он наскакивал на мельника, как боевой петух.

— Тебя застрелю, а дом сожгу, — орал он, потрясая своим оружием. — Выведи нас к русским, а там уматывай на все четыре стороны. Шевелись… такой-растакой!

Крестьянин всегда пасует перед военным человеком, даже если тот ему по плечо. И не от страха пасует, а просто знает, чувствует, что рука у военного, ожесточившегося в битвах, не дрогнет. Шутка ли — человека убить за просто так! Но это мирному человеку страшно, а для солдата убийство — работа.

Кряхтя и стеная, мельник стал одеваться, сходил в глубь дома, пошептал что-то тихим, как мыши, домочадцам, потом вывел лошаденку без седла. Поехали…

Вскоре они были уже на прежней горной дороге. Ночная сырость пробирала до костей. Мелитриса заснула, доверчиво припав к груди Тесина. Пастор занемел, как отсиженная нога, но остерегался шевелиться, боясь разбудить девушку.

— Ты предупреди, когда русских увидишь, — сказал борющийся с дремой трубач. — Тогда остановимся, и я по всем правилам сыграю та-та… здесь фа-диез… та-та, что значит: парламентарии едут.

Мельник не ответил.

— Понял, что ли?

— Кабы русские нас сами раньше не увидели, — проворчал мельник, зорко глядя по сторонам.