Закон парности

— Белов, какая же ты балда! Я действительно не знал, что тебя затребует Петербург. Но если бы и знал, это никак не повлияло бы на общую картину. Одному мне с Сакромозо было никак не справиться, а на тебя всегда можно положиться. Ты верный человек, Белов! И хитрый… придумать в армии прятаться от следствия не каждым мозгам под силу. Только вот что я тебе скажу. Твой вызов в Петербург — чистая формальность. Дело Апраксина давно уже никого не интересует. Но, видно, кто-то брякнул твою фамилию сдуру, она и всплыла.

— Да ни от кого я не прятался. Я воевал!

— А бумаги пустоты не терпят, — продолжал Лядащев, словно не слыша последних слов. — Бумаги надо оформить должным образом. Не грусти. Приедешь в столицу, с женой повидаешься, в баню сходишь, как человек, выспишься в своей кровати…

— Эх, сидеть бы мне лучше в тихой Кистринской крепости. И зачем я только с вами связался.

— А как же, — весело подмигнул Лядащев. — Знаешь пословицу? С собаками ляжешь, с блохами встанешь! Пошли завтракать.

Часть третья ДЕЛА ПЕТЕРБУРГСКИЕ

В поисках Анны Фросс

Мы потеряли барона Дица в самом начале нашего повествования по дороге в Россию. Для того, чтобы вплести в пестрый сюжет и эту серую нитку, нам надобно отловить его по приезде, то есть вернуться назад.

Барон Диц был первый раз в Петербурге. Город его потряс. Конечно, вояж его предварили рассказом, но увидеть глазами страну варваров совсем другое дело. Никаких тебе медведей, калмыков и кокошников, никакой мрачности и сырого тумана. Северная столица была залита солнцем, нежно-голубые небеса ее отражались в каналах, дворцы были разноцветны и стройны. Венеция, право слово, северная Венеция! Но у южного собрата не было стольких садов, не было такой величественной и мускулистой реки, которая спокойно, по-царски, по-русски несла свои воды к морю.

Ощущение от Петербурга неожиданно смутило барона, как бы обесценив его уверенность в полном успехе труднейшей, поставленной перед ним в Берлине задачи. Но… время покажет, а пока надо было приступить к ближайшим делам.

У оставленных Блюмом агентов — их было трое, по незначительности своей они не стоят отдельного разговора, он узнал настроения горожан, пестрого, разноязыкового племени, выяснил, что сплетничают о русском дворе. Столица жила, словно никакой войны не было: театры, гулянья, маскарады, вид у простолюдинов был вполне довольный, корабли с разными флагами по-прежнему везли свой товар. Да и что говорить, война с Фридрихом для этой огромной страны, что слону дробина. Россия может до бесконечности поставлять все новые и новые войска, она неиссякаема.

Имя Анны Фросс в разговоре с первым агентом названо не было, да он его и не знал, но человек из Тайной канцелярии подтвердил слова Сакромозо — никаких экстравагантных арестов в этом заведении ни весной, ни летом не случилось. Последней, кто попал в камеру, была некто Владиславова, бывшая юнгер-фрау великой княгини Екатерины. Допросы юнгер-фрау не дали интересного материала, дело заглохло. Арест Владиславовой нужен был для того, чтобы удалить ее от молодого двора и самой Екатерины. Все дни бедная женщина проводила в слезах и молитвах, о ней словно забыли.

В оговоренный час и день, а именно во вторую пятницу месяца, барон Диц поехал к протестантскому собору. Он решил для первого раза только посмотреть, явится ли девица Фросс, и понаблюдать за ней издали. Если он обнаружит явную слежку, а барон был уверен, что при наличии наблюдения непременно обнаружит, тогда надо бить тревогу. Но почему-то он был уверен, что никакой слежки за девицей не будет, предчувствия его редко подводили.

В шесть часов карета извозчика доставила барона к собору. На службу он решил не идти, из оконца кареты великолепно была видна вся площадь перед входом в собор. Анну Фросс барон никогда не видел, но Блюм очень подробно описал и наружность девицы, и обязательную одежду ее: юбку небесного цвета, синюю епанечку тафтяную и алую наколку на голове. В руках Анна должна была держать кружевной, красного цвета зонт.

Народу в собор входило много, и после получаса ожидания барон решил, что пропустил девицу. Пришлось идти внутрь храма, склонить голову пред алтарем, послушать проповедь. Голос пастора звучал глухо, стыло, торжественно, а слова были теплые — о необходимом сочувствии к ближнему и любви Господней к пастве своей.

Нет… ни одна девица, ни дама не имела на плечах чего-либо синего, а чепцы и наколки были пристойных бежевых и белых тонов.