Закон парных случаев

Бардина он узнал сразу: лысоватый крепыш с квадратной челюстью и взглядом исподлобья. Какие-то люди, мужчины, женщины, пикник в лесу, стаканы в руке, мясо и хлеб; в пивбаре; в парке за шахматным столиком с каким-то тощим очкариком. Никак, шахматист? Шахматы и карты – интересная комбинация. Кто же тебя достал, шахматист-картежник, подумал Шибаев, рассматривая фотографии. Подельник? Чего же вы, ребята, не поделили? Неужели бриллиант? И что дальше? А как вам удалось выйти на него, Шибаева? Сыщик-лох и убийца Бардина случайно оказались в одном месте в одно время? Или не случайно? А кто из двоих убил Клямкина и Храмова? С Судовкиным, кажется, ясно: Бардин не только убил, но и ограбил черного археолога…

«Уходи, – сказал он себе, – очередная дурацкая затея. Что с тобой, сыскарь?» Облом за обломом. Шибаев вздрогнул и мигом покрылся холодным потом, когда, уже уходя, в полутемной прихожей, уловил краем глаза движение сбоку, и тут же перевел дух, сообразив, что увидел собственное отражение в тусклом с темными пятнами зеркале над тумбочкой. Тут же находился телефон с разбитым корпусом. Он присмотрелся к человеку в зеркале, не узнавая себя. Хорош! Привидение. «Не вздумай упасть в обморок, – приказал он себе. – Иди уже».

Шибаев сделал шаг, под ногой хрустнуло, он отпрыгнул в сторону, нагнулся и увидел на полу раздавленный карандаш. Он включил свет и только сейчас рассмотрел с десяток телефонных номеров, записанных карандашом на выгоревших обоях справа от зеркала. Шибаев достал из кармана какую-то квитанцию и ручку и стал переписывать номера, понимая, что это мартышкин труд. Капитан Астахов свое дело знает, хорош дурью маяться. Недолго думая, он снял зеркало с гвоздя. На открывшемся девственно-чистом прямоугольнике, зеленом, в листики, в самом низу, он заметил еще один номер, причем явно не телефонный…

Глава 28 Точки над i

Чему бы жизнь нас ни учила, но сердце верит в чудеса:

Есть нескудеющая сила, есть и нетленная краса…

Федор Тютчев. Чему бы жизнь нас ни учила…

– Подрывника повязали? Он признался? – выпалил Алик, впустив капитана Астахова, улучившего минутку, чтобы забежать проведать Шибаева.

– И тебе добрый день. Санек дома? Оклемался?

– Дома. Проходи. Вроде оклемался. Теперь выдыхает антибиотики. Причем они даже не знают, что за плесень, говорят, образец созревает для окончательного диагноза, а пока на́ тебе антибиотики! Но сообщили в институт микробиологии, а те уже достали образец, самим, говорят, интересно стало. Спустили лаборанта, и он соскреб со стен. А пока определили, что оно влияет на легкие и общее состояние. В смысле отравление. Уколы продолжаются, сестричка ходит.

– Уколы? – в голосе капитана прозвучало отвращение. – От плесени?

– Это тебе не простая плесень! Они говорят, еще добавились кладбищенские миазмы, в итоге она мутировала в новый вид, неизвестный науке. В смысле, в штамм. Ой, они тебе расскажут! Теперь будут сто лет изучать и писать докторские. А он еще и собаку притащил. Вцепился, не оторвешь! Может, она тоже заразная. – Алик закашлялся, хватаясь за грудь. – Вот видишь!

– Береги себя, Дрючин, – сказал капитан. – Санек без тебя и дня не протянет.

– А кто это ценит? – горько сказал Алик. – Он же упертый, как… не знаю что! Верблюд!

– На, я тут кое-что взял, – капитан протянул Алику торбу из «Магнолии».

– Ему нельзя! – вскрикнул Алик. – Антибиотики! Ты же знаешь!

– Он жив?

– Пока жив.

– Значит можно.

Шибаев лежал на Аликовом диване в гостиной, дремал. Был он бледен, с еще более отросшей рыжеватой бородкой, похудевший, с торчащими скулами. Под боком у него примостился Шпана. Частный детектив вспоминал Лину… Собирал мысленно по крупицам всякие мелкие детальки, искал скрытые смыслы в словах, жестах, взглядах, сортировал, клеил ярлыки и распихивал по кладовым памяти. Пытаясь ответить на вопрос: что это было? Столкновение в «Мегацентре», разлитый кофе, потерянная молодая женщина, его раздражение и неприятие сначала и… и… вспышка потом. И то, как она отодвинула его… Ее голос, безликий, равнодушный, никакой, когда она сказала, что уже спит. Он, как пацан, пролепетал: «До завтра?», а она не ответила. Он чувствует, как начинает гореть лицо, когда он вспоминает свое жалкое: «До завтра?» и ее каменное молчание в ответ. Всякое бывало в жизни: он бросал, его бросали, но этому предшествовала некая подготовительная фаза вызревания. Другими словами, соблюдение приличий: оправдания и обвинения, бесконечные выяснения и упреки, подогреваемые страстным желанием рвануть из клетки.