Закон предков

Ченга бросил повод оленя и с не свойственной старику быстротой оказался в проеме двери, надеясь на чудо. Никакого чуда, конечно, не было: во всех углах валялись грязные обрывки мешков, поблескивали раздавленные и чисто обсосанные консервные банки. На половицах — засохшее серое месиво, и на нем фотографически четко отпечатались следы медведя. Ченга суеверно вздрогнул и отошел от двери. Хомоты, дух тайги!

Внизу, в пестрых камнях хохотала Куварка, грозно слоились синие дымы в гольцах.

Пастухи расположились под открытым небом, наладили ужин. Улькан крутил ручки транзисторного приемника, бормотал свое «Чертова работа!» и страшными словами ругал медведя.

— Люди рода Улуткар произошли от медведя, — осторожно сказал Ченга.

— Вранье! — без должного уважения к возрасту крикнул Улькан. — Ты был начальником, а веришь такой ерунде. Человек — сам по себе.

Утром решили, что Улькан пойдет обратно на Тыгду — забрать продукты, оставшиеся с зимы.

— Чего там брать-то? — снова ерепенился парень. — Только зря ноги бить! Я этого медведя убью. Он теперь толстым стал, оброс сладким жиром. Убить надо!

Парень выжидательно, с оттенком высокомерия и укора глянул на бригадира, Ченга молчал, повернув лицо к чистым снегам гольцов.

— Я говорю: убивать надо хомоты! — точно глухому, с оттенком ехидства, крикнул Улькан.

Ченга стерпел оскорбительное поведение парня, знал: Улькан любит сахар и мягкие лепешки прямо с огня, а теперь по вине Ченги нет ни сахара, ни муки для лепешек. Мешки надлежало укутать в брезент и подвесить на вершины деревьев, а ящики с консервами опустить в яму, под навал камней. Но в тот день некогда было искать высокие деревья и рыть яму: вертолетчики торопили, не могли ждать. Ченга жалел, что не повез запасы по-старинному, на оленях: олени никогда не торопят, олени везде у себя дома.

Сейчас он жалел об этом особенно сильно. И, может, поэтому позволял молодому себя, старика, оскорблять.

Улькан ворошил кожаные сумы в поисках патронов от карабина.

— Хомоты не виноват, я виноват, — наставительно и миролюбиво сказал Ченга. — Хомоты нельзя убивать. Тут будут гневаться, будет плохо…

Ченга показал рукой на вершины гор.

— Ерунда, глупость! Никаких духов и бога нет. Будь бог, он бы не заставлял людей мучиться и работать! Буду следить — застрелю хомоты!

Деликатный Федор на время спора ушел в избушку, внимательно изучал погром, собирал крохи от медвежьего пиршества. Нашел две банки консервов, измятых, но не раздавленных, несколько замусоленных кусков сахару, выгреб из угла просыпанный чай пополам с пылью и комочками затвердевшего теста.

Тестом были заляпаны половицы, стены, обрывки мешков. Федор долго соображал: откуда взялось тесто?

Среди всякой рвани возле перевернутой лавки лежало слегка раздавленное ведро. Федор его поднял, погремел жестью, соскребая желтыми ногтями присохшее тесто. И вдруг вылетел с этим ведром из полумрака избушки, восторженно гукая и показывая ведро Ченге.

Ченга не сразу понял причину восторга Федора. И тот потянул его к двери избушки, тыча пальцем вниз, в засохшее месиво. Ченга еще раньше засек, что медведь, обедая, пользовался водой, но, огорченный пропажей запасов, пропустил это мимо сознания. Теперь он удивился: ведро стояло на верхней полке, зверь его сбросил, чтобы использовать по назначению — носил воду. Сухая мука забивала медведю пасть, зверь давился и кашлял, поднимая из мешка белые тучи пыли, пока не смекнул, что такое кушанье лучше всего есть с водой.

Федор, раскорячив ноги в летних унтах из ровдуги, показывал, как медведь ходил за водой на Куварку, лил из ведра воду в мешки с мукой, месил лапами тесто. При этом синенькие глаза Федора разбрызгивали веселье, борозды морщин на лбу и щеках прыгали, а в горле отрывисто и коряво булькали звуки, отдаленно похожие на смех.

Ченга тоже поддался веселью и начал смеяться, окончательно простив медведю грабеж.

За время жизни в тайге Ченга видел разных хитроумных хомоты, которые умели проделывать всякие штуки: выдавливать из закрытых жестяных банок свиную тушенку и сгущенное молоко, спускать камни на головы горных баранов, дудеть в отверстия скал — единственно для развлечения! Один хомоты в позе притаившегося охотника сидел на берегу речки Кыи, держал в лапах палку. Когда по перекату пробивался мелкий хариус, зверь тихо сидел, но, едва показывалась крупная рыбина, хомоты хлопал дубиной, глушил рыбу.

Этот и вовсе догадливый: месил тесто, воду носил ведром из Куварки! Такого Ченга не видел.

Глухонемой приставил ребро ладони ко лбу и добавил еще два пальца: вот, дескать, какой башковитый — семь пядей во лбу! Федор ткнул себя кулаком в грудь, затем в грудь Ченги и махнул рукой вдаль. Это значило: почти как человек — ты и я!

— У-у — сказал Ченга, — большой умник, дяличи!

Федор все топтался и загребал кривой рукой воздух, показывая, как стряпал медведь. Ченга повернулся к Улькану в надежде найти улыбку на его гладком лице. Но в щелках глаз парня по-прежнему мерцали ледышки ехидства.

— Дураки — радуются! Зверь их обчистил, а они радуются! — спускаясь к реке, едва различимо буркнул Улькан.