Закон предков

Мы раскинули на сыром мху лодку и быстро надули ее. Так же быстро протянули по мелководью сеть. Солнце упало за высоту, под гольцом стало льдисто и сумрачно, пугающе и бездонно чернела вода. Гольцами, камнями, черным лесом и черной водой владело безмолвие. Безмолвие природы всегда источает магнетизм мистики. Вспомнился Харон греков с его челном, подземная река мертвых и тар-тар.

Моксор с чувством глубокой иронии смотрел, как мы ставим сети. Он не преминул еще раз заметить, что я чепуху написал в газете про это озеро. Будь в нем рыба — сейчас, на закате, плеск стоял бы, мальки бы у берега суетились. Он то, Моксор, знает: не раз в детстве с дядькой — охотником пил чай на берегу Шэбэт! Вода пуста. В гольцах много таких озер.

— Чего ты гудишь? — рассвирепел я, — Больше говорить не о чем?

К табору мы ехали молча. Чернильная вода Шэбэт и правда казалась мертвой. И в лесу — ни звука. Хоть бы птичка какая пискнула. Только Мельничная глухо орала внизу, под ригелем, крутя жернова-камни, баюкая скалы. От полей льда тянуло январской стужей. Мы с Санькой спрятались в спальные мешки, но Моксор опять ворошил всю ночь костер, трясясь от холода или дымясь от жара огня. На рассвете к Мельничной вышел из кедрача лось, огромный бык с рогами-корягами. Долго стоял, нюхая дым.

Утром на озеро мы поехали с Саней вдвоем: Моксор, запахнувшись в свою шубу, лег на спальники и блаженно захрапел. На темном спросонья ригеле по крупам коней били косматые ветви кедрового стланика, брызжа росой. На скулах гольцов лежал нежный румянец, от озера поднимался пар.

— Рыбы, рыбы! — закричал Саня, когда подковы коней зацокали о мокрые камни.

В камнях вились струи робкого ручейка. Я и сам видел, как в воде мелькнуло несколько быстрых лезвий. Но Саня первым заметил рыб. Бросив коней, раздвигая чепуру, прыгая с камня на камень, мы пошли вверх по ручью, к берегу озера, откуда бежал ручей.

— Вот они! — крикнул Саня и камнем оглушил одну из рыбешек.

Она была величиной с авторучку. Серая. Глаза чуть навыкате, как у лягушки. От челуры и кедров на ручей падал густой сумрак, но мы увидели, что все лунки ручья забиты такими рыбками. Они водили хороводы в каменных лунках, шныряли в лабиринтах ручья. Ручей питался водой озера. Струи его били из-под валунов, и мы решили, что в ручье резвятся мальки той рыбы, которая обитает в самом озере. По ту сторону валунов в воде Шэбэт мы тоже увидели серых маленьких рыб. Под валунами были для них ходы. Тяжелая гладь озера тонко курилась, гнала на берег стужу и запах снега.

От торопливости и волнения я не мог попасть ногой в стремя: озеро заговорило, оно готово поделиться своей тайной! Мы выехали на край лесистого ригеля, и в бинокль я увидел, что оставленная с вечера сеть в заливе исчезла. Лежали на берегу лодка, весла, торчали колышки, вбитые нами в песчаное дно залива, а сеть исчезла. Мелькнули под ригелем в редколесье какие-то гнилые строения, но мы заторопились к заливу. Может быть, лось, зайдя напиться, изодрал и унес на рогах нашу сеть? Тогда пропал эксперимент и весь смысл поездки: без сети мы не увидим, что за рыба живет в Шэбэтах.

— Э, да ее в супонь скрутило! — крикнул мальчик, первым добравшийся до воды. — На дно сеть-то ушла вся.

На мягком белесом песке залива пестрели рыбы, окутанные капроновой паутиной. Точно во сне столкнули мы на воду лодку и точно во сне стали выпутывать бьющихся рыб. Их было десятка два. Обалдев от счастья, мы часа полтора глядели на этих рыб. В поле зрения плясали блики радуги, как если бы перед глазами крутили драгоценные камни. Зеленое, красное, черное, синее… Я положил отдельно одну из рыб. Словно из черной эмали было отлито ее тело. Даже живот был угольно-черным. Но по черному лежали яркие цветные полосы, крышки жабер, казалось, отделаны изумрудом, а плавники и хвост были черно-красными. Уж как ни красив таежный речной хариус, а эти рыбы превосходили его богатством окраски. Но несколько рыб в сети оказалось белых, хотя формой они не отличались от черно-красно-зеленых.

Моксор топтался возле шалаша и готовил завтрак, когда мы раскрыли перед ним брезент с рыбой. Моксор сердито глянул на яркий букет красок, потом на нас. Проводнику показалось, что мы собираемся его мистифицировать. Но вот Моксор присел на корточки, перебрал всех рыб, одну даже понюхал и лизнул языком. От избытка чувств Моксор зашелся хохотом и, хохоча, шлепал толстыми ладонями по плечам то меня, то Саню.

— Как ее фамилия?

— Форель! — сказал я.

Я даже и мысли не допускал, что это может быть что-то другое. Так высоко в хребты из Чикоя по речкам поднимается только хариус. А речной хариус не может жить в тихой озерной воде. Быстрые ледяные струи горных рек — вот его дом.

Удачно, несмотря на «худое знамение» — скелет медведя, сдохшего на тропе, — начался наш первый день на Шэбэтах. Но в этот день Моксор, взяв всех коней и Саню, должен спуститься вниз, к себе в Долон-Нур.